Жизнь наизнанку

Несколько томительно долгих минут с ней ничего не происходило, и в её голову уже закралась мысль, что она зря прошла через весь этот страх, когда, внезапно хрустнув, стул под ней начал разламываться надвое. Не в силах стать на ватные ноги, Любаша вцепилась руками в упругую дубовую древесину, но, потрескивая и отдаляясь одна от другой, половинки стула продолжали упорно разъезжаться в разные стороны.

— Это и есть ваша правда?! — не владея голосом, в панике прохрипела Люба. — Тогда она мне не нужна!

— Чужая правда никому не нужна, — отозвалась за спиной невидимая тень, и не успела Люба что-либо ответить, как задутый сквозняком огонёк лампадки дрогнул, и, не удержавшись на двух половинках стула, она провалилась в темноту.

* * *

— Ты хоть понимаешь, что это конец всему?.. — Просунув пальцы между шеей и глухим накрахмаленным воротником рубашки, Берестов с усилием покрутил головой из стороны в сторону и, проведя языком по губам, упёрся в лицо жены незрячими от страха глазами. — Да ты хоть представляешь себе, какую кашу ты и твой инфантильный сыночек заварили у меня за спиной? Как ты могла такое допустить, ты, моя жена?!

— Не может быть, ты наконец-то удосужился вспомнить о том, что у тебя есть жена, — бесцветным голосом констатировала Валентина, и её губы, изогнувшись ломаным полукругом, стали похожи на кривую лошадиную подкову.

— Прекрати пороть чушь! — Сжав ладонь в кулак, Иван Ильич мелко застучал им по цветастой клеёнке кухонного стола. — Кто дал тебе право говорить обо мне такое?

— Мог бы хоть передо мной не разыгрывать из себя святошу, — с обидой произнесла Валентина, но тут же, испугавшись собственной смелости, замолкла на полуслове, опустила глаза и принялась водить пальцем по клеёнчатому узору, повторяя контуры напечатанного кружева.

— Что ты несёшь?! — Потрясённый тем, что беспрекословная и немая, как тень, Валентина посмела ему противоречить, Берестов изумлённо посмотрел на жену. — Вон как, оказывается, ты запела, птичка… — Сузив глаза в узкие режущие щели, Берестов полоснул по Валентине взглядом, в котором одновременно смешались и ненависть, и презрение, и что-то отвратительно унизительное, чему она не могла подобрать названия и что заставляло её без малого тридцать лет чувствовать себя чёрно-белой копией цветного оригинала.

— Ты на меня, Иван, глазами не сверкай. У тебя что ни день — то новая жена, лишь бы мордочка посмазливее у соплюшки была да юбка покороче. — Валя, собравшись с духом, подняла голову и, преодолевая привычный многолетний страх, нашла в себе силы посмотреть Ивану Ильичу в лицо.

— Причём здесь юбка?! — Обычно сдержанный, непроницаемо-высокомерный, Иван Ильич почувствовал, что близок к тому, чтобы вцепиться в обесцвеченные перманентные завитушки своей пустоголовой половины. — Ты понимаешь, что, эмигрировав из Союза, Юрка подставил меня под неминуемый удар? Это ты в состоянии понять, или твои заплывшие салом мозги атрофировались окончательно?! — Не в силах выразить бушующее в нём негодование, Берестов сжал кулаки и, багровея лицом, затряс ими перед собой. — Я ещё смог бы понять, если бы такая блажь пришла в голову кому-нибудь другому, но сыну первого секретаря горкома партии!.. Чем ему не жилось здесь, скажи мне на милость? — Вскочив, Иван Ильич сделал по кухне круг и, остановившись у окна, шумно выпихнул ноздрями воздух. — Чего этому говнюку недоставало здесь, зачем нужно было тащить семью в Штаты? Квартиру я им сделал, машина есть, да не какая-нибудь, а «Волга» — пойди, достань, а я посмотрю, как у тебя это получится… и посмеюсь! — Берестов, нервно плюясь мелкой слюной, перечислял материальные радости, брошенные им под ноги неблагодарного сына, и глаза его горели лихорадочным огнём. — Нет, ты мне скажи, много таких семей, которые, что ни год, каждое лето по путёвке то на Золотые пески, то в Карловы Вары, то ещё куда-нибудь? Раз-два — и обчёлся! А у них с Юлькой всё было! Всё! Так какого ж чёрта вы из меня сделали мальчика для битья? Ты представляешь, что теперь будет, когда все узнают, что единственный сын Берестова эмигрировал за кордон?.. — Слушая, как крупно и часто колотится его сердце, Иван Ильич запустил ладонь под пиджак, и его лицо скривила судорога. — Неужели Советский Союз хуже, чем загнивающий Запад?

— Может, Запад и загнивает, да только пахнет он намного лучше, чем наш развитой социализм. — Забросив ногу на ногу, Валентина с вызовом посмотрела на мужа, и от неожиданного выпада жены Берестову стало по-настоящему дурно. — Юра уехал и правильно сделал, сейчас только глупец остался в стране, где никто и никогда не знает, что нужно делать дальше, но зато всегда всем прекрасно известно, кто виноват.

— Ты что, окончательно рехнулась? — Глядя на жену широко раскрытыми от изумления глазами, Берестов ощутил, что ноги стали ватными и перестали удерживать его вес. Он ухватился обеими руками за спинку тяжёлого дубового стула, боясь упасть на пол. — Господи, позор-то какой: бежать из страны, словно какой-то последний нищий жидёнок…