Жизнь наградила меня

«Готовь сто долларов и поехали выкупать тачку», – сказала я. Не тут-то было. Машину нам не отдали, потому что у Бродского была просрочена регистрация на машину – с просроченной регистрацией ездить нельзя. Впрочем, разрешили взять из машины портфель и прочие шмотки. Новую регистрацию в Америке получить просто – надо только заполнить заявление и заплатить деньги. Но сделать эту простую операцию можно только по месту жительства, а не где угодно. По интернету тогда это сделать было еще нельзя. Получался заколдованный круг – он мог получить регистрацию только завтра у себя в Саут-Хэдли, – два с половиной часа от Бостона на машине, которой нет. Допустим, он сгоняет на моей, и тут же вернется обратно – еще два с половиной часа. А от нас он должен ехать в Нью-Йорк на какое-то важное мероприятие, – еще четыре часа. Всё это было невыполнимо.

Мы вернулись домой допивать, доедать и ночевать. Наутро, чуть свет, помчались в полицию. Наши просьбы отдать машину, чтобы Иосиф доехал до Саут-Хэдли, зарегистрировал ее и оттуда рванул прямо в Нью-Йорк, – действия не возымели. То есть поэт оказался на приколе.

Каждый день простоя машины на территории эвакуационной компании стоил сто долларов. Надо было ее немедленно забрать.

– По закону вы не имеете права держать незарегистрированную машину в общественном месте, то есть на улице, – сказал полицейский офицер.

– Прикажете подмышкой занести ее в гостиную? – рявкнул Бродский. Он очень нервничал. Но сарказм и повышенный тон в полиции до добра обычно не доводят. Я наступила ему на ногу и надела на лицо одну из самых своих «обезоруживающих» улыбок. Речь моя, хоть и с тяжелым русским акцентом, лилась как мед.

– Мистер Бродский – нобелевский лауреат и американский поэт-лауреат. Он день и ночь пишет стихи… Поэтому несколько рассеян. Но это для него хороший урок, и теперь он будет внимательно следить за сроками регистрации… Сделайте, пожалуйста, для него исключение, sir, очень, очень вас просим, sir.

Полицейский офицер нахмурился, лицо его приняло торжественное выражение. Я сообразила, что совершила грубейшую, почти роковую тактическую ошибку. Сейчас он скажет примерно следующее: «В нашей стране перед законом все равны. И самый великий, и самый ничтожный».

Подтекст: если «ничтожного» еще простить можно, то «великого» – никогда! Я мигом съехала из «великих» в «ничтожные».

– У нас большая проблема, officer, – сказала я, наполняя глаза слезами до краев, – на вашей стоянке машину держать очень дорого. Нам просто это не по карману. Пожалуйста, разрешите взять машину. Мы на улице ее не оставим. Я поставлю ее в наш гараж (пустое обещание, гаража у нас нет). Мистер Бродский поедет в Саут-Хэдли на моей машине, обновит свою регистрацию и вернется в Бостон за своей.

– И я могу верить вашему слову, что мистер Бродский не уедет на своей незарегистрированной машине? – Полицейский офицер пробуравил меня острым глазом. Почему-то он не обращался к Бродскому. Может, стеснялся нобелевского лауреата?

– Разве я похожа на человека, который нарушает законы? – спросила я с легким упреком. – Я исправно плачу налоги и дорожу своей репутацией, sir.

Полицейский позвонил на стоянку и распорядился машину отдать. Кланяясь и благодаря, я вышла из полиции. Лауреат понуро следовал за мной.

– Ну, Яблочкина-Гоголева, ты даешь, – восхищенно сказал Бродский, когда за нами закрылась дверь.

Мы помчались на стоянку, заплатили сотню, забрали машину, и Бродский собрался в путь.

– Только, ради Бога, не несись как оглашенный, – напутствовал его Витя, – если тебя за превышение скорости остановит дорожный патруль, да еще без регистрации, напрочь отберут права, understand?

– Еще как! – Иосиф нас расцеловал и отчалил на своей машине в Саут-Хэдли.

Такова история автографа «Примите, Штерны этот том, а посвящение потом» на книге «Бог сохраняет все». Другого посвящения мы так никогда и не получили.

Сорокалетие

Двадцать четвертого мая 1980 года Иосифу Бродскому исполнялось сорок лет. За несколько месяцев до дня рождения позвонил Гриша Поляк и спросил, не хочу ли я войти в редколлегию альманаха «Часть речи».

В редколлегию вошли шесть человек: Петр Вайль, Александр Генис, Сергей Довлатов, Лев Лосев, Геннадий Шмаков и я. Кроме рижан Вайля и Гениса, – литераторов на полпоколения моложе нас, – остальные члены редколлегии были ленинградцами, знающими Иосифа и друг друга много лет.

Сейчас, держа в руках этот альманах, я испытываю нечто вроде болевого укола в сердце. На его страницах собралось несколько очень дорогих мне людей, которых уже нет в живых.

Нет издателя Поляка и нет юбиляра Бродского. Нет Довлатова и Шмакова, с которыми связаны лучшие четверть века моей жизни. Нет Татьяны Яковлевой-Либерман, выступившей в «Части речи» со своими воспоминаниями. Нет Пети Вайля.

Гриша Поляк просил меня участвовать в альманахе в трех ипостасях: автора, редактора и «добытчика», то есть мне было поручено достать для альманаха ранний рассказ Набокова «Случайность» и малоизвестное интервью с ним, которое мы хотели перевести на русский язык.