Жизнь наградила меня

На следующее утро мы отправились в Переделкино попрощаться с Зоей и Андреем и побывать на могиле Пастернака. Поймали такси, но с первой попытки не доехали: по дороге произошло вот что. На мне была мужская ушанка из волчьего меха, которую мой муж Витя привез из Иркутска. Спасаясь от холода, я завязала «шапкины» уши под подбородком. А в такси стало жарко. Я попыталась развязать тесемки, но бантик превратился в узел.

– Генка, попробуй ты, у меня ногти короткие, – попросила я. Гена попытался, но у него тоже были короткие ногти.

– Запрокинь голову, я попробую зубами, – предложил Гена. Он впился зубами в узел и стал его дергать.

– Что это он делает? – закричал шофер, увидев нас в зеркале заднего вида. Его лицо было искажено ужасом.

– Мой друг проголодался. Он, видите ли, Дракула и должен раз в день попить кровушки. А то у него падает гемоглобин.

Шофер резко затормозил и причалил к тротуару.

– А ну, выметайтесь, я не обязан возить всякие извращения!

– Да что вы испугались? Мы…

– Вылезайте немедленно, а не то повезу в отделение!

Мы, подвывая от смеха, вывалились из машины, он дал газ и исчез в морозной пыли.

Вознесенский повел нас на кладбище. Белое безмолвие. Ни человеческих, ни птичьих голосов. Могила Пастернака – снежный сугроб, и кусты вокруг утопают в снегу. И вдруг на одной из веток, казавшейся хрупкой и ломкой от мороза, мы увидели несколько крошечных свежих листочков. Будь я одна, решила бы, что у меня галлюцинация. Разве что-нибудь живое может родиться и выжить в февральскую стужу? Но Гена и Андрей их тоже видели. Было искушение эти листочки сорвать и увезти на память в Америку. Но мы их не тронули.

– Может быть, это знак, – сказала я Гене. – Может быть, мы с тобой когда-нибудь вернемся.

Гене вернуться не пришлось…

…Но давайте вернемся назад в Рим, в осенние дни 1975 года, где мы ожидали визы в США. Советским гражданам общаться с нами «не советовали», иначе говоря, это было запрещено. И советские граждане зарубили это себе на носу. Да и мы, не желая никого подводить, не искали контактов с соотечественниками.

В это время (кажется, по приглашению Пьера Кардена) приехал в Италию Андрей Вознесенский. Он попросил свою переводчицу разыскать нас, позвонил и сказал, что хочет прийти в гости. И еще предложил позвать приятелей-эмигрантов, если они захотят послушать его стихи. Смывшись с приема в его честь у Кардена, Андрей отправился к нам. Читал стихи, расспрашивал и рассказывал. Обратно в отель пошел почему-то пешком. Мимо него промчался парнишка на мотороллере и сорвал с плеча сумку, в которой было всё: паспорт, виза, билеты, деньги… Последовали очень неприятные вопросы и объяснения в советском посольстве: куда шел? К кому шел? Зачем шел? Не будь он Андреем Вознесенским, попрощался бы раз и навсегда с заграничными поездками. Но ему этих неприятностей показалось мало, и он предложил отвезти домой купленные нами на «Американе» шмотки для родных и друзей. Мы набили перекошенный «эмигрантский» чемодан. Когда в Москве Андрей снимал его с ленты, замок сломался, у чемодана отверзлась пасть, и наши подарки разлетелись в разные стороны. Я бы, наверно, умчалась прочь, притворяясь, что не имею никакого отношения к этому барахлу, а знаменитый поэт спокойно собирал на полу наши сокровища.

Когда мы поселились в Штатах, Андрей, приезжая, всегда навещал нас. И мы старались не пропустить ни одного его выступления. Когда я закончила первую свою книжку, он даже попытался выступить в качестве моего литературного агента, то есть звонил американским знакомым издателям, горячо меня рекомендуя.

По знакомству

Тринадцатого января 1976 года, аккурат под старый Новый год, наша семья перелетела Атлантический океан и приземлилась в аэропорту Кеннеди в Нью-Йорке.

Этот город производит ошеломляющее впечатление, и побывавшие в нем делятся на две группы: тех, кто его обожает, и тех, кто его ненавидит. Я отношусь к первой группе, и в ряду городов, где хотелось бы навеки поселиться, поставила бы его на второе место после Питера.

Первое предложение работы пришло Вите из Бостона, и мы под мои причитания уехали из Нью-Йорка, оставив там нашу дочь Катю, которая сумела поступить в Колумбийский университет без аттестата зрелости, после девятого класса советской школы. Ее знаний оказалось достаточно, чтобы успешно сдать американские тесты.

Впрочем, я успела поработать и в Нью-Йорке. К сожалению, очень короткое время, а точнее 35 минут.

Моя американская подруга Анн Фридман, будущая переводчица Довлатова, повесила в холле своего дома объявление, что эмигрантка из Советского Союза ищет работу бебиситтера. На большее я претендовать не могла ввиду отсутствия английского языка. Анн жила в доме Колумбийского университета, населенном профессорами и аспирантами.