Жизнь на краю земли

А может быть, они думают о тех счастливых временах своей молодости, когда для лечения им не нужны были лекарства европейцев, когда они залечивали свои раны и снимали жар с помощью настоек коры дерева канело и сами вправляли вывихи и переломы, используя лубки из тростника, когда они успешно снимали боли в животе, накладывая крапивный пластырь? Разумеется, эти средства были примитивными, и не столько лечебными, сколько скорее магическими. Но они — верный признак того, что народ еще не утратил самосознания и надежд на будущее.

Честно говоря, мне кажется, что старики Пуэрто-Эдена уже ни о чем не могут думать, кроме жизни и смерти.

Жизнь в их лачугах вот-вот угаснет. Все реже появляются на свет дети. Индейцы умирают один за другим, но никто не рождается им на смену. Кто еще сегодня смог бы соблюсти древний обряд рождения, когда мать роженицы отрезала кусочек пуповины и вывешивала его на хижине, мать ее матери уносила послед и прятала его в болоте, а женщины, принимавшие роды, передавали изо рта в рот немного воды, которой последняя и окропляла новорожденного?

Смерть же неустанно бродит вокруг ветхих домишек из досок и толя. Раньше Хосе Тонка, Хосе Лопесу и Панчоте пришлось бы «смириться» только с собственным уходом из жизни. Теперь же они хорошо понимают, что их кончина — очередной этап на пути к полному исчезновению их народа. И эта мысль невыносима. Они еще, может быть, смогут умереть по древнему обычаю своих предков. А их дети и внуки?

В былые времена, когда индеец чувствовал приближение смерти, он сразу же, сам, прекращал всякое лечение и отказывался от свершения магических обрядов, способствующих исцелению. Он просил всех членов семьи как можно скорее облачиться в траурные уборы. В пол хижины вбивали три красные жерди, таким образом, что они соединялись над головой умирающего, и связывали их либо принадлежащим ему гарпунным линем (если это был мужчина), либо белыми перьями (если это была женщина). Возле умирающего клали кусок белой ткани — он должен был отпугивать Айайему, злого духа; возможно даже, что когда-то очень давно в белый цвет красили изнутри и всю хижину. Для окружающих индеец умирал не с последним вздохом, а как только переставал подниматься с ложа без посторонней помощи. «Он уже умер», — говорили кауашкары про такого больного.

Траур соблюдало все племя, на какое-то время жизнь в поселении замирала, и каждый выражал искреннее горе. В хижине покойного собирались все жители общины — мужчины, женщины, дети, и начиналось бдение над мертвым телом. Женщины хором тянули бесконечный поминальный плач, такой грустный, что сжималось сердце. Ночью тщательно поддерживали огонь в большом костре, призванном отпугивать злого духа.

Наутро телу придавали положение зародыша, заворачивали его в тюленью шкуру, и близкие несли тело покойного на трех красных жердях, свидетелях его агонии, в его последнее жилище. Погребальный шалаш устраивали в пещере, под сваленными молодыми деревцами, на развилке дерева, под навесом скалы или даже на болоте — когда где. (Иногда тело опускали в воду, призывая тюленей съесть его.) Рядом с умершим укладывали всю его утварь. Бросали на него немного земли. И спешили прочь — с этого мгновения телом завладевал Айайема. Погребальный шалаш становился проклятым. В него издали кидали камнями и заклинали усопшего не возвращаться в селение и не преследовать жителей и унести свои хвори с собой. «Теперь, — говорили ему, — оставь нас в покое!» И с той минуты только грифы, птицы проклятые, как сама смерть, могли безбоязненно посещать место погребения. Уничтожалось все, что принадлежало умершему и не было положено вместе с ним в последнее жилище; хижина разрушалась, и на ее месте еще очень долго нельзя было строить другую, лодку пускали в море по воле волн, одежду сжигали. Нельзя было оставлять ничего такого, что могло бы помочь покойному узнать место, если он захочет вернуться и принести несчастье.

Когда придет смертный час Тонка, Лопеса, Панчоте, Росы и других, кто сможет соблюсти для них ритуалы, сопровождающие агонию, смерть и траур? Чьи магические заклинания уберегут их от когтей до времени явившегося за ними Айайемы?

Мы выходим из пролива Месье, куда как будто обрывается отвесно цепь Анд. В этом необъятном просторе островов и воды осталось псего двадцать семь кауашкаров.

Последние из кауашкаров на традиционной лодке с треугольным парусом из тюленьей шкуры в проливе, на который наползает туман… Отчаяние угасающей жизни.