Жизнь моя

— О да. Послушай, извини, что отрываю тебя, но я звоню извиниться за Кейт… Кейт Уокер, мою подругу. Я понимаю, тяжело тебе с ней пришлось.

— Ты уверена, что с тобой все в порядке? Она сказала, что ты больна.

— У меня все прекрасно. В самом деле. Кейт всегда преувеличивает.

— Угу… — Его голос звучал недоверчиво. — Она сказала, что мельница едва обитаема.

— Ну, это как сказать… — легко ответила она.

Он ждал от нее продолжения, и она рассказала ему о бойлере-монстре, жившем внизу, и об опыте «русской рулетки» при включении душа, когда вода могла оказаться либо кипятком, либо ледяной, либо вообще никакой.

Это заставило его смеяться.

Снова наступило молчание.

Она сказала:

— Поздновато ты работаешь для пятницы.

— У меня скоро суд.

— Это то самое дело Андерсона, о котором пишут в газетах?

— Верно, — его голос прозвучал настороженно.

Она услышала, как спускается Саймон.

— Ладно, — неловко сказала она. — Я, пожалуй, отпущу тебя.

— Антония, послушай…

— Да?

— Если тебе нужна будет помощь, позвони мне!

Какое-то мгновение она была слишком удивлена, чтобы ответить.

— Пожалуйста… — Похоже, он говорил искренне.

— Хорошо, — произнесла она наконец. — Спасибо.

Повесив трубку, она обнаружила, что держала ее так крепко, что суставы побелели.

Саймон стоял на пороге, разглядывая ее.

— Предполагаю, — сухо сказал он, — это был Патрик, который «не возвращался» в твою жизнь.

Она не ответила.

Он улыбнулся слабой ехидной улыбкой.

— Знаешь, я не уверен, что ты правильно поступила, заставив меня проделать весь этот путь. В итоге я стал заложником ваших личных игр, разве не так?

В этом было ровно столько правды, что она почувствовала себя виноватой. Чего, конечно же, он и добивался. Антония сделала глубокий вдох и досчитала до десяти. Потом твердо сказала:

— Думаю, тебе лучше уйти. Тебе предстоит долгая дорога.

Молча они вышли во двор. Он повернулся к ней:

— А знаешь, зачем я на самом деле сюда приехал?

— Ты сказал, в память о старых временах.

Он покачал головой.

— Я волновался за тебя. Кейт мне сказала о Патрике, и я подумал…

Она поняла, что скрывалось за его недосказанностью.

— Взгляни на себя, Антония! Ты опять вернулась туда, откуда стартовала. Роешься, пытаясь сделать мертвого римлянина героем, когда все свидетельства указывают обратное…

— «Все свидетельства»… Откуда тебе известно…

— А этот янки, к которому ты всегда неровно дышала, вернулся в Лондон разыгрывать Счастливое Семейство с Майлзовыми мамочкой и папочкой, и — о Господи! — с его экс-подружкой! Как ты можешь жить с этим? Ты представляешь, в какой изоляции ты окажешься?

— Разумеется, представляю, поскольку это уже случилось. Я…

— Ты одинока, Антония. Ты одинока уже многие годы. Холодно так жить. Именно поэтому я и приехал сегодня. Потому что мне страшно за тебя.

— А вот это уже брехня, — ее голос дрожал от злости. — Ты приехал не потому, что ты переживаешь за меня. Ты приехал потому, что все еще злишься, что это я тебя оставила первой, а не ты меня. Ты хотел переписать концовку, разве нет? Хотел переспать со мной в последний раз, а утром бросить меня!

В лунном свете она видела игру его черт и поняла, что попала в точку.

— Ты все еще вешаешься на него, — мягко сказал он. — Я должен был бы знать.

— Убирайся! — заявила она.

Когда он ушел, она захлопнула дверь с такой силой, что сломалась рама. Стекло звякнуло по линолеуму, струя холодного воздуха коснулась ее шеи. Дом снова погрузился в молчание.

Ты все еще вешаешься на него.

Ублюдок!

Она затосковала по Кейт. Чтобы уменьшить тоску, она подошла к шкафу и налила себе кружку дешевого красного вина, купленного по пути из аэропорта, и залпом выпила. Вкус был мерзким, но она умудрилась проглотить все до капли. Затем она вновь наполнила кружку и встала у окна кухни, глядя во двор.

Начался ветер и вовлек сухую листву на камнях в тоскливый маленький танец. Она вспомнила, как стояла на крыльце в зеленом кимоно двенадцать лет назад, ругая Майлза и остальных в «панде». А они смеялись над ней. Ворчливая землеройка! Вечно вне игры. Вечно одна.

Ты в полном одиночестве, Антония. Так было всегда.

И Патрик собирается жениться на Нериссе.

Она осушила кружку и включила свет. Он едва разгонял мрак.

— А, черт, — сказала она, размахнулась и разбила кружку об стену. Потом подхватила бутылку и швырнула вдогонку. Бутылка разлетелась с винтовочным выстрелом, разбрызгивая осколки и липкое вино по стене. Затем она распахнула холодильник, вытащила оттуда бутылку сухого и тоже разбила ее.

Когда ее пыл иссяк, она, задыхаясь, остановилась среди разгрома. Перед глазами метались черные пятна. Руки были липкими и горячими. Она чувствовала себя больной. Она была потрясена глубиной своей ярости. Ей казалось, что у нее все под контролем, — сейчас и всегда, — но эта убийственная Антония — другая Антония — взорвалась внутри, как бомба с часовым механизмом.

Волна тошноты захлестнула ее. Зажимая рот рукой, она кинулась наверх. Едва достигнув ванной, она выблевала в унитаз все содержимое желудка.