Жизнь Микеланджело

В душевном смятении он просит племянника приехать к нему. Лионардо и Кассандра, встревоженные его отчаянием, поспешили прибыть в Рим и нашли художника сильно ослабевшим. Единственное, что поддерживало в нем силы, это данное покойному Урбино слово взять на себя попечение о его сыновьях, один из которых был крестником Микеланджело и носил его имя.[350]

* * *

Были у Микеланджело и довольно странные дружеские связи. Как все сильные натуры, которым тесно в установленных обществом рамках и требуется какая-то отдушина, он любил окружать себя людьми ушибленными, всякими чудаками и оригиналами; они поражали окружающих неожиданными выходками и полным неведением принятых условностей и вообще были «не как все». Это люди вроде Тополино, каменотеса из Каррары, «который возомнил себя выдающимся скульптором и с каждой груженной мрамором баркой посылал в Рим Микеланджело несколько высеченных им самим фигурок, неизменно вызывавших неудержимый смех художника»;[351] или вроде Менигеллы, художника из Вальдарно, время от времени приходившего к Микеланджело с просьбой нарисовать ему св. Роха или св. Антония, которых он затем раскрашивал и продавал крестьянам. И Микеланджело, от которого короли лишь с превеликим трудом могли добиться самого простого наброска, оставлял все и садился рисовать по просьбе Менигеллы святых, даже сделал ему модель великолепного «Распятия».[352] Либо это какой-нибудь цирюльник, занимавшийся на досуге живописью, для которого Микеланджело нарисовал картон «Св. Франциска, принимающего стигматы»; или один из его римских рабочих, занятых на постройке гробницы Юлия II и вообразивший, что каким-то чудом стал великим скульптором после того, как, послушно следуя указаниям Микеланджело, к своему удивлению высек из мрамора красивую статую; ювелир Пилотто, известный шутник, прозванный «Рыбка»; бездельник Индако, странный художник, «который с превеликим удовольствием болтал, но с превеликим неудовольствием брался за кисть» и имел обыкновение говорить, что «все время работать и никогда не развлекаться недостойно христианина»;[353] и, наконец, смешной и безобидный Джулиано Буджардини, к которому Микеланджело особенно благоволил.

«Джулиано пришелся по сердцу Микеланджело своей добротой и бесхитростным, чуждым злобы и зависти характером. Но у него был один недостаток – чрезмерная любовь к своим произведениям. Впрочем, Микеланджело, страдавший оттого, что никогда не бывал удовлетворен сделанным, восхвалял недостаток Джулиано как великое достоинство… Однажды мессер Оттавиано деи Медичи попросил Джулиано написать портрет Микеланджело. Джулиано с рвением принялся за дело и, заставив Микеланджело два часа молча просидеть на стуле, вдруг торжественно воскликнул:

«Микеланджело, поди-ка посмотри, как я тебя написал, главное уже схвачено!» Микеланджело подошел и, взглянув на портрет, рассмеялся. «Что ты наделал, черт тебя возьми! – сказал он. – Смотри, ведь один глаз ты мне совсем вдавил в висок». Джулиано при этих словах пришел в неописуемую ярость. Несколько раз он переводил глаза с портрета на модель и обратно, затем решительно заявил: «Не нахожу, но посиди-ка еще, если будет нужно, я поправлю». Микеланждело, который прекрасно все понял, улыбаясь, уселся на свое место. Джулиано пристально глядел то на него, то на портрет, потом, поднявшись, сказал: «Нет, глаз точно такой, как я его нарисовал. Я лишь следовал природе». – «Ну, что ж, – смеясь, отвечал Микеланджело, – значит, это природный недостаток. Продолжай и не жалей красок».[354]

Так Микеланджело, обычно не слишком снисходительный к окружающим, в своем общении с маленькими людьми умел проявлять терпимость, в которой чувствуется не только насмешливый ум гения, склонного потешиться иногда над человеческой глупостью,[355] но и подлинное сострадание к несчастным безумцам, мнящим себя великими художниками и, быть может, чем-то напоминавшим Микеланджело его собственное безумие. Во всем этом было немало иронии, то горькой, то переходившей в грубоватую шутку.

III Одиночество

L'anima raia, che chon la morte parla.[356]

Так он и жил один в кругу скромных друзей – своих подмастерьев и своих полупомешанных чудаков; были у него и еще более скромные любимцы – куры и кошки.[357]

В сущности он был одинок и с годами уединялся все больше. «Я всегда один, – пишет он племяннику в 1548 г., – и ни с кем не разговариваю». Постепенно он не только отдалился от людей – ему стали чужды их мысли, их интересы, заботы, радости.