Суслов, потирая руки, тихонько засмеялся.
- Я никаких высоких чувств у рабочих не заметила, но я была далеко от памятника, где говорили речи, - продолжала Татьяна, удивляя Самгина спокойным тоном рассказа. Там кто-то истерически умилялся, размахивал шапкой, было видно, что люди крестятся. Но пробиться туда было невозможно.
- Тридцать восемь и шесть, - громко объявила Варвара, - Суслов поднял руку и прошипел:
- Шш!
"Ведет себя, как хозяин", - отметил Клим. Прервав рассказ, Гогина начала уговаривать Любашу идти домой и лечь, но та упрямо и сердито отказалась.
- Отстань; уйду, когда расскажешь.
- Но уж вы, Сомова, не мешайте, - попросил Суслов - строго попросил. Ну-с, дальше, Гогина! - сказал он тоном учителя в школе; улыбаясь. Варвара села рядом с ним.
- В закоулке, между монастырем и зданием судебных установлений, какой-то барин, в пальто необыкновенного покроя, ругал Витте и убеждал рабочих, что бумажный рубль "христиански нравственная форма денег", именно так и говорил...
Суслов обрадовался, хлопнул себя по коленям ладонями и сказал сквозь смех:
- Это он, болван, из записки Сергея Шарапова о русских финансах. Вы слышите, Самгин? Вот как, а? Это - рабочим-то говорить о христиански нравственном рубле. Эх, эк-кономисты...
- Рабочие и о нравственном рубле слушали молча, покуривают, но не смеются, - рассказывала Татьяна, косясь на Сомову. - Вообще там, в разных местах, какие-то люди собирали вокруг себя небольшие группы рабочих, уговаривали. Были и бессловесные зрители; в этом качестве присутствовал Тагильский, - сказала она Самгину. - Я очень боялась, что он меня узнает. Рабочие узнавали сразу: барышня! И посматривают на меня подозрительно... Молодежь пробовала в царь-пушку залезать.
Она закрыла глаза, как бы вспоминая давно прошедшее, а Самгин подумал: зачем нужно было ей толкаться среди рабочих, ей, щеголихе, влюбленной в книги Пьера Луиса, поклоннице эротической литературы, восхищавшейся холодной чувственностью стихов Брюсова.
- Странно они осматривали все, - снова заговорила Татьяна, уже с опенком недоумения, - точно первый раз видят Кремль, а ведь, конечно, многие, если не все, бывали в нем пасхальными ночами. Как будто в чужой город пришли. Или - квартиры снимают. Какой-то рабочий сказал: "А дома-то не больно казисты". Интересная старуха была там, огромная, хромая, в мужском пальто и, должно быть, глуховата, все подставляла ухо тем, кто говорил с нею. Лицо - опухшее, совершенно неподвижно, глаза почти незаметны; жуткое лицо! Она все допрашивала:
"Чего они обещают?" И уговаривает: "Вы, мужики, не верьте. Я крепостная была, я - знаю, этот царь обманул народ. Глядите, опять обманут".
Суслов снова захлебнулся тихим смехом:
- Я знаю ее! Это - Катерина Бочкарева. Хромая, да? Бедро разбито? Ну, да!
- Рабочие уговаривали ее: "А ты не кричи!"
- Она! Слова ее! Жива! Ей - лет семьдесят, наверное. Я ее давно знаю, Александра Пругавина знакомил с нею. Сектантка была, сютаевка, потом стала чем-то вроде гадалки-прорицательницы. Вот таких, тихонько, но упрямо разрушавших идею справедливого царя, мы недостаточно ценим, а они...
Любаша вдруг выскочила из кресла, шагнула и, взмахнув руками, точно бросаясь в воду, повалилась; если б Самгин не успел поддержать ее, она бы с размаха ударилась 6 пол лицом. Варвара и Татьяна взяли ее под руки и увели.
- Ведь вот какая упрямая, - обиженно сказал Суслов, - ей надо лечь, а она сидит!
Он подвинулся к Самгину и тотчас же спросил:
- Что - этот Гусаров - в организации, в партии?
- Не знаю. Не думаю, - ответил Самгин, чувствуя, что рассказ Татьяны странно взволновал его и даже как будто озлобил.
- Негодяй какой, - проворчал Суслов сквозь зубы. - Ну, а вы, Самгин, что думаете о манифестации?
- Я ведь не был в Кремле, - неохотно начал Самгин, раскуривая папиросу. - Насколько могу судить, Гогина правильно освещает: рабочие относились к этой затее - в лучшем случае - только с любопытством...
- Мм, - недоверчиво промычал дядя .Миша.
- Я стоял в публике, они шли мимо меня, - продолжал Самгин, глядя на дымящийся конец папиросы. Он рассказал, как некоторые из рабочих присоединялись к публике, и вдруг, с увлечением, стал говорить о ней.
- Мне кажется, что многие из толпы зрителей чувствовали себя предаваемыми, то есть довольно определенно выражали свой протест против заигрывания с рабочими. Это, конечно, инстинктивное...
- Классовое, думаете? - усмехнулся Суслов. - Нет, батенька, не надейтесь! Это сказывается нелюбовь к фабричным, вполне объяснимая в нашей крестьянской стране. Издавна принято смотреть на фабричных как на людей, отбившихся от земли, озорных...
Его вставки, мешая говорить, раздражали Самгина. И, поддаваясь раздражению, Клим продолжал:
- Взгляд - вредный. Стачки последних лет убеждают нас, что рабочие сила, очень хорошо чувствующая свое значение. Затем - для них готова идеология, оружие, которого нет у буржуазии и крестьянства.