Жизнь холостяка

И, не ожидая ответа, уверенный, что увидит у себя дядюшку Бразье с хорошенькой баламуткой, доктор Руже, пришпорив лошадь, поехал к Иссудену. Действительно, когда доктор садился за стол, кухарка доложила ему о прибытии гражданина и гражданки Бразье.

— Садитесь, — сказал доктор дяде и племяннице.

Флора и ее опекун, оба по-прежнему босые, таращили глаза, разглядывая залу доктора. И вот почему.

Дом Руже, унаследованный от Декуэнов, стоит посреди площади Сен-Жан, образующей нечто вроде длинного и очень узкого четырехугольника, обсаженного хилыми липами. Дома здесь построены лучше, чем в других местах города, а дом Декуэнов — один из самых красивых. Этот дом расположен против дома Ошонов, второй этаж у него в три окна по фасаду, а под вторым этажом проходят ворота во двор, за которым тянется сад. Под свод ворот выходит дверь из большой залы, обращенной двумя окнами на улицу. Кухня находится за этой залой, но отделена от нее лестницей, ведущей во второй этаж и в мансарды. За кухней расположены дровяной сарай, пристройка для стирки, конюшня для пары лошадей и каретный сарай, над которым в небольших чердачных помещениях хранится овес, сено и солома, а в те времена спал слуга доктора.

Залу, которая поразила маленькую крестьянку и ее дядюшку, украшали деревянные резные панели, какие делались в век Людовика XV, выкрашенные серою краской, и прекрасный мраморный камин с большим, до самого потолка, зеркалом в резной золоченой раме, в которое флора не преминула поглядеться. На резной обшивке стен то здесь, то там висели картины из разграбленных аббатств Деоль, Иссуденского, Сен-Жильда, Ла-Прэ, Шезаль-Бенуа, Сен-Сульпис, монастырей Бýржа и Иссудена — всех этих обителей, которые, щедротами наших королей и верующих, некогда были обогащены драгоценными дарами и прекраснейшими произведениями Ренессанса. Таким образом, среди картин, сохраненных Декуэнами и перешедших к Руже, было «Святое семейство» Альбани, «Святой Иероним» Доминикино, «Голова Христа» Джованни Беллини, «Мадонна» Леонардо да Винчи, «Крестная ноша» Тициана, полученная от маркиза де Белабра, того самого, который выдержал осаду и был казнен при Людовике XIII, «Лазарь» Паоло Веронезе, «Бракосочетание девы Марии» Бернардо Строцци, две иконы Рубенса и копия с картины Перуджино, сделанная либо им самим, либо Рафаэлем; наконец, два полотна Корреджо и одно — Андреа дель Сарто. Декуэны выбрали эти сокровища из числа трехсот картин, находившихся в церкви, не зная об их ценности и остановившись на них только из-за того, что они хорошо сохранились. Некоторые были не только в великолепных рамах, но и под стеклом. Из-за красивых рам и из-за стекол, как бы подчеркивающих ценность картин, Декуэны и сохранили их. Обстановке залы не была чужда та роскошь, которая столь ценится в наше время, но которой тогда никто не ценил в Иссудене. Часы, стоявшие на камине между двух серебряных шестисвечных шандалов великолепной работы, выделялись игуменской пышностью, по которой можно было узнать руку Буля. Кресла резного дуба, обитые вышитой тканью, обязанной своим происхождением благочестию каких-то высокопоставленных женщин, высоко ценились бы в наши дни, так как каждое было увенчано короной и гербом. Между двух окон помещался дорогой консоль, взятый из какого-то замка, а на его мраморной доске стояла огромная китайская ваза, в которой доктор держал табак. Ни доктор, ни его сын, ни кухарка, ни слуга не берегли этих сокровищ. Плевали в камин исключительного изящества, со скульптурным позолоченным орнаментом, на котором крапинками проступала празелень. Красивая люстра, хрустальная, с фарфоровыми цветами, была, как и весь потолок, усеяна черными точками, свидетельствовавшими, что мухи здесь пользовались полной свободой. Декуэны повесили на окна парчовые занавеси, сорванные с кровати какого-то настоятеля аббатства. Налево от двери стоял старинный шкаф стоимостью в несколько тысяч франков, служивший буфетом.

— Фаншета, поторапливайся! — крикнул доктор своей кухарке. — Два стакана! Да винца — постарше!

Фаншета, толстая беррийка, слывшая до прибытия Коньеты лучшей кухаркой в Иссудене, прибежала с быстротой, свидетельствовавшей о деспотической строгости доктора и отчасти о ее собственном любопытстве.

— Что стоит арпан виноградника в ваших местах? — сказал доктор, наливая стакан долговязому Бразье.

— Три сотни серебром...

— Хорошо, отдай мне свою племянницу в услужение, я положу ей триста франков жалованья, а ты в качестве опекуна получишь эти деньги.

— И так каждый годочек? — спросил Бразье, а глаза у него стали большими, как плошки.

— Это на твоей совести, — ответил доктор. — Она сирота: до восемнадцати лет Флора не имеет права получать на руки свой заработок.

— Ей пошел двенадцатый годочек, значит, дело дойдет до шести арпанов виноградника, — сказал дядя. — Но она славная, тихая, как ягненок, ладно скроена, а уж как проворна да послушна! Бедный мой братец, бывало, на нее не нарадуется.

— Я заплачу за год вперед, — сказал доктор.