Жизнь как жизнь

Тереска светилась счастьем и когда бежала домой, перепрыгивая через лужи. Ее смешил даже их вид. Это солнечное счастье росло в ней и при воспоминании о том, как смотрел на нее молодой человек, и от пожеланий старушки.

— Твоя дочка явно хорошеет не по дням, а по часам, — заметила пани Марте ее сестра, которая пришла сразу после обеда.

— Это она радуется, что получила в подарок магнитофон, — ответила с улыбкой пани Марта. — Шпулька нам по секрету сказала, что Тереска мечтала о нем уже очень давно.

К вечеру беззаботное счастье уступило место беспокойству. Собралась уже вся семья, пришла Шпулька, пришел кошмарный кузен Казик: он еще больше отощал, еще больше воображал о себе невесть что, нос у него покраснел, а на физиономии появился новый прыщ. Петрусь тетки Магды успел сунуть обе лапы в салатницу и весьма изрядно вымесить салат. Янушек не выдержал и сожрал половину апельсиновых цукатов с торта, а Богуся все еще не было. Всеми силами Тереска пыталась оттянуть момент начала торжественного ужина, но у нее не хватало причин для промедления.

— Ты Богуся ждешь? — вполголоса спросила Шпулька, отведя ее в сторону, потому что усилия Терески, невидимые для остальных, для Шпульки были ясны, как солнце.

Даже Шпульке Тереска не могла признаться, как сильно она ждала.

— Не знаю, — буркнула она. — Он во Вроцлаве, я сомневаюсь, что он сможет приехать.

— Тогда, Бога ради, давай садиться за стол, иначе ребенок твоей тетки ликвидирует весь ужин! А мне так хочется попробовать фаршированную рыбу!

Петрусь пытался накалывать вилкой яйца в майонезе. Одну половинку ему удалось вытолкнуть с блюда на стол.

— Если я сломаю гаденышу руку, то чего будет? — тихо спросил Янушек.

— Придется ехать с ним в травмпункт и ужина не получится, — быстро ответила Шпулька. — Лучше не обращать внимания.

— Сейчас детям предоставляется полная свобода, — менторским тоном начал кузен Казик. — В свете новейших открытий психоаналитиков…

Когда у калитки позвонили, Тереске едва не стало плохо. В ней что-то взорвалось. Сердце покинуло грудную клетку и обосновалось где-то в горле, ноги приросли к полу, шея окаменела, так что головы было не повернуть, не посмотреть в окно на тропинку.

— Тереска, к тебе гость! — крикнул из прихожей пан Кемпиньский.

Странный паралич сразу же прошел, и Тереска вскочила. Она с великим трудом удержалась, чтобы не метнуться пулей в прихожую. Она была так уверена, что это Богусь, что никто другой уже не может прийти, что разочарование поразило ее, как гром с ясного неба. Ей вдруг захотелось плакать.

Объективно Януш был очень даже недурен как поклонник — не навязчивый, тактичный и милый, но сейчас он показался ей безгранично противным. Она почувствовала, что ненавидит его до безумия только потому, что это не Богусь. Просто смотреть на него не может. Тереска с трудом выдавила из себя какие-то слова благодарности за открытку и конфеты. Да она в рот этих конфет не возьмет!

— Ну что ж, пришел последний, кого мы ждали! — с явным облегчением воскликнула тетка Магда, которая последние десять минут убирала ножи из пределов досягаемости Петруся. — Давайте наконец сядем за стол!

«Черт, черт, черт!» — безнадежно подумала Тереска, потому что ничего другого ей в голову не приходило. С вершин счастья она вдруг упала на дно тупого отчаяния. Богуся нет. И не будет…

Мир потемнел, ее собственное солнце потухло. Надежда, правда, умерла последней. В девять вечера она еще слабо дышала. В десять гости стали расходиться. В одиннадцать наступил конец. Конец именин, конец надежды, конец света…

Тереска до последнего сидела с отчаянием в глазах, сохраняя на губах приветливую улыбку, от которой заболели щеки. Она еще раз улыбнулась, поднимаясь к себе наверх, и только в ванной ей удалось заставить онемевшие мышцы расслабиться.

На следующий день было воскресенье, и надежда снова ожила. Богусь ведь мог приехать накануне очень поздно вечером, и в таком случае он нанес бы визит только сегодня. Моросящий дождь прекрасно оправдывал нежелание выходить из дому, и Тереска могла спокойно ждать…

В понедельник, вернувшись из школы, она нашла поздравительную открытку.

Две фразы, начертанные Богусем, пролили бальзам на тяжко страдающую душу. Тереска вдруг почувствовала, что до сих пор жила в страшном напряжении, сжав зубы, силой удерживая нервную дрожь, которая то и дело возникала где-то внутри. Облегчение, испытанное при виде именинной открытки, подействовало как успокоительное лекарство.

Значит, все-таки! Значит, он не пришел не потому, что не захотел, а потому, что сидит в своем Вроцлаве и не может приехать! И он сам об этом жалел, ведь если бы не жалел, то не написал бы так, его к этому никто не принуждал! Открытку он послал еще в среду. Он во Вроцлаве, он хотел приехать, но не мог, и он помнит ее.