Жизнь как жизнь и фэн-шуй в придачу

Больше в вагоне никто не издавал ни звука. Трамвай тихонечко притормозил, двери открылись, и стоявший возле «террориста» безобидный на вид старичок резким движением вытолкнул парня из вагона. Тот не ожидал, поэтому не успел удержаться, а может, просто нетвердо стоял на ногах. Двери тут же закрылись, и парню, попытавшемуся было вломиться назад, ничего не оставалось, как побрести, ругаясь, в сторону от дороги.

Вот тут вагон и взорвался! Сколько, оказалось, в нем мужчин! Вспомнив все запасы ненормативной лексики, потрясая кулаками из-за стекла, они на разные голоса вопили, что конкретно нужно сделать с этим мерзавцем, а также со всеми его родственниками, а также со всей этой мразью, настолько расплодившейся в последнее время, что честному человеку и жить-то невозможно становится.

— Стрелять таких надо, к стенке — и до одного! — надрывался рядом со мной чей-то голос с уж очень знакомыми интонациями. В момент «нападения» мужчина, как мышка, не дыша, притаился у меня за спиной, а как только предполагаемая опасность миновала, живо оттолкнул меня и ринулся к окну, выкрикивая угрозы. Наверное, реабилитировался перед собой за собственную трусость.

Шавки, какие шавки! С безопасного расстояния исходят тявканьем, а чуть стало страшно — поджали хвосты и — за чужие спины.

— Нет, ну куда только милиция смотрит?! Хотя — известно куда: без взятки — задницу не поднимут. Мусора — они мусора и есть, — повернулся он ко мне. — Ба, да это вы? Опять — вы?! Как что-то случается — всюду вы!

Старый знакомый! Хозяин бультерьера! То-то мне голос знакомым показался!

— Я за вашей спиной, по крайней мере, не пряталась, — я попыталась перебраться подальше от него, поближе к выходу.

— Фу ты ну ты, а что ж ты сама молчала-то, что ж не геройствовала? — тявкнул он вслед.

На передней площадке всхлипывала кондукторша, благодарно уткнувшись старичку в плечо, а тот успокаивал ее:

— Ну все, все, не реви, да у него и пистолета-то не было, наркоман, наверное, глаза-то видела какие? А ты — молодец. Хоть и женщина, а не испугалась, вон как девчонку-то спасать бросилась.

— Да дочка она моя, доченька-a… Все, заберу ее отсюда, пусть дома сидит, — плакала тетка.

Трамвай спокойно катил по маршруту…

«Жанночка, здравствуйте!

Что-то давно от вас нет писем. Надоел я вам, наверное, со своими переживаниями. Но я не обижаюсь и не удивляюсь. Я — привык. Жизнь постоянно поворачивается ко мне темной своей стороной, и я, если можно так выразиться, давно уже привык жить без света и тепла, согревающего душу. Тепло это мужчине может дать только женщина. Что ж, видно, на роду мне написано одиноким и бесприютным псом скитаться по ледяной жизненной пустыне и, в конце концов, умереть под чьим-нибудь забором, глядя на свет чужого очага.

Жанночка, не подумайте, что я жалуюсь, но в минуты подобного одиночества так хотелось бы получить хоть парочку строк, написанных дружеской рукой. Я так надеюсь на это!»

Мама дорогая! Это он серьезно, что ли? Я все больше и больше теряюсь перед таким эмоциональным напором. Я не знаю, как отвечать таким вот одиноким страдальцам. Я не умею так красиво описывать муки одиночества. Может, Лерке подсунуть — пусть она помучается над ответом? Заодно и опыта в общении с контингентом мужского пола поднаберется. Да нет, нельзя. Нечестно, можно сказать. Только что же ему написать-то?

— Привет, Жаннет! Как жизнь, чем порадуешь? — Людмила была явно в хорошем настроении. — У меня для тебя сюрприз.

— Люд, не люблю я сюрпризов, ты же знаешь. Хорошими они редко случаются.

— Ну и зря. Хотя у меня не столько сюрприз, сколько — должок!

— Чего-чего? Ты это о чем?

— Помнишь, мы как-то к вам заходили с Санькой? И нанесли вам материальный ущерб. Так вот, я готова его компенсировать.

— Люд, а ты как: издеваешься надо мной или просто так чушь городишь?

— Ну вот подумай — повспоминай. А я к тебе завтра вечерком загляну.

Ну ладно. Завтра — так завтра. А вот почему я у нее про Веньку не спросила? Что-то давненько не было его. Нет, я не соскучилась, конечно, но так тоже нельзя: то — приходить каждый день, как к себе домой, а то — исчезать без всяких объяснений. Вместе с Женькой, между прочим. И она, между прочим, тоже больше не звонила с тех пор. А я ей — не хочу. Не потому, что обиделась, а — просто так. Времени нет лишнего на разговоры, вот почему. А Венька, между прочим, — форменная свинья, и вообще, я про него знать ничего не желаю. Мало мне своих проблем, что ли?

— Привет, Люд! Как там наш общий знакомый?

— Подожди, дай разденусь. Замерзла, как собачонка, ну и погодка. Надо же: зима — в феврале! И куда только там, на небесах, смотрят?! У тебя тапочки есть? Потеплее. Желательно в виде валенок. Вот, держи.

— Это что? — сверток, который Людмила мне вручила с крайне торжественным видом, был довольно увесистым.

— Как — что? Ты что, и вправду забыла? Ну ты даешь! Я, можно сказать, столько сил и нервов потратила, а она — хоть бы что. «Забыла».

— Что?

— Да разворачивай уже, чего стоишь!

Я зашуршала бумагой.

— Людка…