Жизнь как цепочка обстоятельств

И Таня стала ходить в поликлинику как на службу, заодно пытаясь привыкать к новому для нее статусу «больной».

Она ожидала, что все здесь – весь медперсонал, – едва услышав о ее несчастье, едва взглянув на нее – молодую, красивую, кроткую, – так и замрут в скорбном оцепенении; и, подавленные виноватостью собственного благополучия, так и кинутся помогать, чем только можно. Но в каждый кабинет тянулась очередь, иногда на два, на три часа, врачи были труднодоступны, и с отзывчивостью все обстояло неважно.

В первый день поликлиничных мытарств Таня сунулась было в дверь, возле которой не увидела взволнованной толпы.

– Извините, – начала вкрадчиво, стараясь смягчить эффект, которым собиралась невольно поразить врача и медсестру. – Не дадите ли направления на кровь, ЭКГ и УЗИ? – Две женщины, видимо только что отсмеявшись чему-то, повернули к ней остывающие от веселья лица. – Участковый врач на выездной учебе, – объяснила Таня, – а мне срочно справки собрать… Для больницы… Лимфогранулематоз, – добавила как можно проще.

Выражения обращенных к ней лиц из оживленных сделались обреченно-усталыми.

– Адрес, – привычно буркнула медсестра и сразу перебила Танин ответ: – В сороковой.

– Да там очередь до горизонта, а мне ведь только направления…

– Девушка, – возмутилась доктор, – вам же ясно сказали: в сороковой кабинет. Что непонятного?

– Но у вас все равно тут пока никого, а… мне ведь не нужен осмотр, только бумаги срочно…

– Сейчас никого – потом набегут, – отчеканила медсестра.

Обе женщины смотрели раздраженно – вместо приятного, необязательного разговора им пытались навязать чужие проблемы.

– Девушка, идите уже, – устало предложила врач застывшей Татьяне. – Не тратьте свое время и наши нервы.

Она вышла чуть не плача. «Это что же? У меня же рак! А им – все равно?..» Спустилась вниз, заглянула в окошко регистратуры. «Понимаете, мне в больницу, онкология…» На лице регистраторши появилось выражение усталости и легкой досады, похожее на то, что она видела только что у бессердечных медичек.

– Адрес… Фамилия… – бесцветным голосом выясняла девица. – В сороковой. Но сегодня уже не успеете. Возьмите талончик на завтра и приходите пораньше.

Весь следующий день и следующий после него, и потом Татьяна почти исключительно провела в поликлинике. У терапевта, гинеколога, у медсестер процедурного кабинета она замечала на лицах все то же выражение усталой отстраненности, когда, надеясь вызвать к себе сочувствие, сообщала о своем диагнозе. «Почему все так равнодушны, чуть ли не враждебны? – расстраивалась Таня, переживая каждый случай как новый обман ожиданий. – Больные так беззащитны! Нам бы хоть немножко внимания…» А ее снова и снова окатывали холодностью, и, заглядывая в лица врачей, она видела только свое одинокое отражение.

«Просто мы несчастны, – решила Таня в конце концов. – А несчастные всем глаза колют. И тем более никто не хочет иметь дело с такой зловещей бедой, как моя».

Что ж, соглашалась она печально, ища опоры хотя бы в объяснимости происходящего, это ведь действительно страшно. Я бы, наверное, тоже стеснялась смотреть в глаза приговоренного. Да и вообще – все хороши, когда всё хорошо. А придави нас обстоятельствами – кто знает, какими мы станем. А может, как раз злыми, эгоистичными, никому ничем не обязанными… Может, тоже станем говорить, что зарплата мизерная, работа трудная, вас много, нас мало…

В Тане потихоньку прорастало что-то вроде примиренности с ее новым положением безнадежной больной, и от этого ей становилось легче. Никакие боли ее пока не беспокоили – и она не думала об ужасах недалекого будущего.

Зато, засматриваясь на тронутые осенними красками деревья в маленьком парке, через который шла домой, на траву, еще зеленую, на кусты, пеньки, поросшие какими-то тощими городскими грибами, она, как никогда раньше, умилялась и радовалась. Разве прежде все эти пустяки задевали ее внимание? Ну есть и есть – кто их видит?

Теперь то же самое, привычное до неразличимости дерево вдруг проявлялось, как в детстве проступала в неожиданной объемности переводная картинка из-под пелены полупрозрачной бумаги. Вдруг – ах! – дерево! Вся в бороздах кора, такая теплая на вид – живая до невероятности. Глаза словно стали не только видеть, но и осязать. «Это что, так бывает перед смертью?!» – изумлялась Таня.

Жизнь оказалась куда богаче, чем она думала всегда. Какая-нибудь травинка бодро топорщилась из ставшей вдруг живой и дышащей земли. Какой-нибудь пенек с хлопочущими муравьями, фрагмент листа, за который зацепился взгляд, всякое насекомое, мельтешащее на почве, – буквально все, что зовется «природой», приносило новую радость, вызывало непривычный прилив восторга и нежности. Это была и радость жизни, несравнимо более острая вблизи от смерти. И радость узнавания, словно спросонок, не замечаемых прежде простых проявлений вечно бодрствующего бытия. «Жизнь действительно прекрасна, – то и дело удивляясь, признавала Таня. – Почему я раньше ничего не видела?! Ведь все это существовало всегда…»