Жизнь как она есть

В этот день меня прямо захлестнула радость. Ребята сообщили- Марат жив! Жив, и даже осколочек его не тронул, только немного завалило землей и снегом. Вышел он из окружения самостоятельно, встретился с Татарицким, Тобияшем и Сорокой в какой-то деревне, и они велели ему идти в Добринево и дожидаться у связных, пока за ним приедут.

Я не верила, просто не могла поверить.

Но ребята в доказательство тут же сели в свой расписной "возок", пообещав привезти Марата.

В вечеру Марат был в лагере. Вот оно, чудо из чудес: нашелся мой головастый синеглавый братище… Жив и здоров. Ура!

Мы с ним целовались, обнимались, смеялись: радость-то какая! Он думал, что меня нет в живых, а уж что передумала я за эти длинные дни и ночи!

Потом радость улеглась, я как-то быстро привыкла к ней.

16 января вечером я разулась, сняла чулки; ноги еще больше потемнели, а чуть выше голеностопного сустава — волдыри шириной сантиметра в два-три.

Я попросила Нину Лошаеву посмотреть на мои ноги, она потрогала (такой же "медик", как я).

— Волдыри какие-то, — окая по-горьковски, сказала она. — А под кожей водичка переливается.

Сорви, Ниночка, эту кожицу сверху, — попросила я, — вода вытечет, а то мешает ходить.

Легко и безболезненно, вдвоем, мы оборвали кожицу с этих колец — волдырей на обеих ногах. "Водичка" вытекла, а под ней сине-красное мясо.

Нина помазала раны гусиным жиром, который я прихватила от дяди Саши из Ляховичей, перебинтовала настоящим стерильным бинтом (у нее сохранился индивидуальный пакет). Я обулась и снова была "в полном порядке".

В этот же вечер наш командир с двумя парнями послал меня на задание в Станьково.

Задание было несложное: зайти к фельдшеру Русецкому и получить медикаменты и перевязочный материал, попутно забрать и привезти в лагерь моих землячек — жен командиров рот Аню Кривицкую и Олю Бондаревич. В первую же ночь, когда нас окружили каратели, они сумели пробраться домой и прятались там от фашистов. Кроме того, надо было проведать больных партизан Буцевнцкого и Сетуна, узнать, каково их "моральное состояние".

Мы запрягли лошадь (уже и лошади были в лагере) и ночью тронулись в путь. Парни мне подчинялись, не перечили, тем более что не знали дороги и расположения деревни. Проехали наш заброшенный домик… Зашла к подружке Нине, спросила, есть ли поблизости гитлеровцы. Оказалось, есть. Они стояли в имении, которое мы не успели поджечь. Были там и литовцы. Рассказала Нина и такую историю. Когда началось окружение партизан, были собраны все партизанские семьи. Немецкий офицер приказал подразделению литовцев расстрелять их. В самый последний момент офицер-литовец вышел перед строем обреченных на смерть и заявил, что литовцы не будут убивать женщин, стариков и детей. Ни один литовец не выстрелил. Казнь не состоялась. Офицера-литовца расстреляли.

Еще я узнала, что фашистами были зверски изуродованы и убиты наши станьковские девочки Вера Пекарская, Шура Барановская, сестры Вера и Лида Врублевские и мой однофамилец Иван Казей. Много было Казеев в Станькове, очень много, но после войны их убавилось наполовину.

Задание мы выполнили, хотя и не на "сто процентов". У Русецкого, кроме склянки риваноля и двух бинтов, ничего не осталось. Никаких пополнений он давно не получал. Да и откуда было получать!

Сетун и Буцевицкий уверили нас, что как только встанут на ноги, одна у них дорога: обратно в лес, к партизанам.

Аню и Олю мы взяли с собой. Обе они сидели по своим домам в подполах и были рады-радешеньки своему избавлению и тому, что их не забыли

Заходила я и к своей бабе Мариле. Она не только не ругалась, а плакала и просила меня остаться: я шла по ее хате, держась за стены. Ребят она накормила, а я есть не могла — так мне стало не по себе. Ноги не болели, я их по-прежнему не чувствовала, но была слабость и кружилась голова.

Я легла в сани, никому ничего не сказав. Мне совсем стало худо.

В лагере Аня и Оля спрыгнули с саней и помчались в землянку. А я сижу в санях и не могу двинуться. В буквальном смысле на четвереньках доползла до землянки, толкнула рукой дверь… и все исчезло в мраке и звоне…

Очнулась на руках у Бронислава Татарицкого.

Коллективно мерили мне температуру (Маршал со своей командой добыл и привез ящик немецких медикаментов, но никто и понятия не имел, что это за лекарства. Не было там ни бинтов, ни ваты, но зато отыскался термометр). Температура у меня оказалась высокой — около сорока. Напоили чаем с малиной (благо ее полно в лесу, да и про запас партизаны сушили), уложили на сено, и я уснула совсем спокойно — дома же!

На следующий день проснулась как ни в чем не бывало — здоровая. Снова чистила картошку, девчата с Геней варили какую-то похлебку.

Под вечер пришла разведка из штаба отряда. Вот уж радости было!

А ночью на лошадях уезжали с разведкой все, кто мог. Уезжал и Марат. Я кутала его шею, подвязывала поудобнее косынку на больной руке. Он стеснялся, оглядывался по сторонам — не смотрят ли на нас, но не сердился, приговаривая: