Можно было бы еще многое сказать о друзьях Чосера и его собратьях-поэтах, но эти подробности приведены здесь только ради того, чтобы показать, что, как чиновник короля – а государева служба оставалась основным его занятием, – Чосер общался с людьми, известными своей рыцарственностью, дипломатическими способностями, верой в благотворность интеллектуального исследования и политической ориентацией, которую мы могли бы назвать сегодня реакционной. Они оказывали твердую поддержку Джону Гонту, а когда взгляды Гонта сталкивались со взглядами Ричарда, с готовностью поддерживали (как и сам Гонт) короля, и все вместе они являлись ярыми противниками «либеральной», по оценке большинства историков, палаты общин. Друзья и сторонники Алисы Перрерс, они все бросились к ней на помощь, когда палата общин осудила ее законного мужа. При дворе Ричарда II, славившегося своей любовью к пышным зрелищам, поэзии и живописи, равно как и своими абсолютистскими представлениями о правах и обязанностях монарха и палаты общин, они чувствовали себя как дома. Со всеми своими достоинствами и недостатками они составляли все вместе консервативную правящую верхушку Англии конца XIV века. Они могли роптать, даже гневаться – как гневается Чосер в «Великом шатании», одной из своих поэм, обращенных к королю Ричарду, – но даже в минуты наибольшего разочарования они стойко поддерживали дело, которое история признала неправым. Они хотели, чтобы в их мире царил правопорядок, обеспечиваемый твердой и непререкаемой монаршей властью, «единой волей, что для всех закон», пользуясь выражением Данте; повсюду же вокруг себя они видели неустойчивость, обесценивание идеалов, нескончаемые распри, безумное смешение высокого с низким, многовластие вместо единовластия – картину, глубоко им ненавистную, которую Чосер описал в своей великолепной переработке поэмы Боэция в виде вселенского блуда. Люди, говорит он, не знали зла в золотом веке:
Глава 7
Жизнь в годы несовершеннолетия Ричарда II. Крестьянское восстание и его последствия (1377–1385)
Когда умер король Эдуард, Чосер, по-видимому, находился за границей, выполняя какое-нибудь дипломатическое поручение, – во всяком случае, его имя не значится в списке придворных, которым 21 июня 1377 года были выданы траурные одеяния, – и, похоже, он не присутствовал на коронации малолетнего Ричарда: то ли уехал с новой миссией, то ли не вернулся из прежней. Но и трудясь на благо родины вдали от ее берегов – может быть, все еще изо всех сил стараясь выработать более прочные соглашения о перемирии или заключить какой-нибудь брачный договор, который дал бы Англии хотя бы кратковременную передышку от войны и возможность заняться своими расстроенными внутренними делами, – поэт наверняка с жадностью ловил любые обрывки новостей, долетавшие к нему через Ла-Манш. Ведь политика нового короля в решении сложнейших проблем, стоявших перед Англией, будет иметь самые серьезные последствия для жизни Чосера и его поэзии.
Ричард взошел на престол десятилетним мальчиком. Он стал великой надеждой страны, такой же великой надеждой, как король-мальчик Артур в народных сказаниях или как новый король Артур – Эдуард III, дед Ричарда, когда он сменил на троне Эдуарда II, неспособного и равнодушного правителя. В подтверждение своей веры, что отныне все у них пойдет хорошо, подданные Ричарда, по сообщению хрониста, который вошел в историю под именем Ившемского монаха, устроили в его честь коронационные торжества, «ознаменовавшиеся такими великолепными церемониями, каких никогда и нигде не бывало прежде, в присутствии архиепископов, епископов, прочих прелатов и всех магнатов его королевства».[215] Это пышное коронационное действо с его возвышенным ритуалом, вызвавшее всеобщее восхищение, было разработано и разыграно под непосредственным руководством и наблюдением дяди Ричарда – стюарда Англии Джона Гонта, герцога Ланкастерского. Торжества по случаю коронации являлись составной частью его благородного плана, имевшего целью вернуть стране утраченное единство, иначе говоря, положить конец эпохе раздоров и подозрительности, наступлению которой способствовали нескончаемые и разорительно дорогие войны Эдуарда и олицетворением которой некоторые грубые умы считали самого Гонта.