Жизнь и судьба: Воспоминания

Наконец распогодилось, и мы вместе с соседними ребятами погружены в игру, да какую — в трех мушкетеров. Когда я теперь проезжаю мимо Краскова и Малаховки, вижу соединяющую их зеленую долину, сразу вспоминаю нашу детскую игру. Я, конечно, миледи, Мурат — д’Артаньян. Почему-то меня особенно интересует опасная интриганка и шпионка миледи. Но до чего же наивны наши забавы и до чего же мы глупы! Читать читаем, а не соображаем, почему же в книжке стоят какие-то непонятные сокращения «г-жа», «г-н», по глупости обращаемся с большой важностью друг к другу — г-жа Бонасье, г-н д’Артаньян. А все хвастаемся, что в «Войне и мире» я выискиваю детские сцены с Наташей Ростовой, а брат — военные, и читаем с замиранием сердца. К счастью, в изданиях Толстого печатают полностью «госпожа» и «господин», но мы как-то не соотносим это с мушкетерскими сокращениями. Совершенно также, хохоча над Козьмой Прутковым: «Когда в толпе ты встретишь человека, который наг…», мы никак не могли понять, почему Прутков числится чиновником по какой-то Пробирной Палате. Что же они там делают, опыты что ли химические производят с пробирками? Или, читая друг другу Лермонтова «Воздушный корабль» наизусть, тоже не очень соображали, какие это такие на воздушном корабле «флюгера не шумят» (у нас это какие-то «флюгеране»), а смотреть в книжку лень. И это в восемь лет — школьница первого класса. Нехорошо.

Запомнились мне особенно каникулы 1935 года, когда я, тринадцатилетняя, еду в Болшево. Опять без родителей. Этим летом мама отправила Мурата во Владикавказ к дедушке Петру Хрисанфовичу Семенову, меня в Болшево, младших оставила в Москве при себе. Отец — в Мацесте и Кисловодске.

В Болшеве семья Натальи Ивановны Склярской. Муж ее, как и Нажмутдин Самурский в Дагестане, — прокурором. Здесь в Москве на Большой Дмитровке (улица Пушкина) у нее две комнаты во дворе большого дома. С ней ее дети, старше меня года на четыре, — сын Арик и дочка Ия.

Мы дружим с Натальей Ивановной, главным образом я. Существует в моем сердце даже соперничество, кто мне дороже, тетя Ксеня (телефон 3–49–75) или Наталья Ивановна (3–44–20). Одну я зову тетя — значит, ближе, а другую всегда по имени и отчеству, но она ведет себя со мной не как тетя, а как старшая подруга. Я частенько бываю у нее среди учебного года — так, поразвлечься: побренчать на пианино, попеть романсы («Вам 19 лет, у Вас своя дорога»), то есть то, что дома запрещено. Иной раз мы с Натальей Ивановной просто валяемся на широком диване и поем польские песенки. У Натальи Ивановны есть польская кровь, поэтому, наверное, она очень изящная, живая и даже игривая.

Вспоминаю Пушкина: «Как котенок у печки» («Будрыс и его сыновья»). В памяти сохранилась самая короткая и самая задорная песенка, совсем как в романе любимого мною Сенкевича «Крестоносцы»:

Бенди дещ, бенди дещ,
Бенди и погода.
Пшиди Ясю, пшиди Стасю
До моего грода. —

вот и все. Вечно ожидаемые Ясь и Стась, готовые в любую погоду, хоть и в дождь, стоять у окошка милой девицы. Иной раз отправляемся на двух машинах за город, развеяться. Помню канал Москва — Волга. Красота. И в голову не приходит — стройка-то каторжная, общая могила тысяч жертв. А мы хорошо отдохнули, не подозревая о печальной нашей судьбе. Этот день запал в душу.

Но самое интересное — лето в Болшеве. Я совсем не помню и не представляю, на какой стороне от станции эта дача. Есть ориентир — недалеко за высоким забором дача персидского посольства и дача Главного аптекоуправления. Там, в лесу, под горячими соснами, я любила лежать и слушать стрекот кузнечиков. Как ехать, как добираться — ничего не знаю. Да мне и не надо знать[98].

В Болшеве большой одноэтажный деревянный дом — настоящая старинная дача, комнат шесть-семь, все непохожие друг на друга, но все смотрят в тенистый сад. В жару не жарко. Особенно одна хороша — окна в кусты сирени и жасмина, на полу ничего, кроме ковра.

Веранда открытая, полукругом, ступени в сад, где я сама сделала клумбы для цветов, выложив из дерна инициалы Натальи Ивановны. От калитки к дому длинная аллея среди темных сосен, а у ворот целое поле маслят. Я их срезаю каждое утро, а они упорно вылезают опять на следующий день. Лето грибное, и мы их собираем повсюду и в ближнем, и в дальнем лесу, едим во всех видах.