Жизнь и судьба: Воспоминания

Сумрачным осенним октябрьским днем пришла я на Арбат, 33, на второй этаж. На двери дощечка, под плотным стеклом. Читаю: «Профессор А. Ф. Лосев». Почему-то многие будут принимать эту скромную надпись старинными славянскими буквами за якобы бронзовую. Нет, не до бронзы было, война, разорение полное, надпись тушью под стеклом (кто-то из знакомых ребят выписывал аккуратно) от бедности и нищенства[212]. Нажала кнопку звонка и стою, затаив дыхание, сердце колотится. Дверь открывает высокая дама, тонкая, стройная, повадка строго-непреклонная. Это — Валентина Михайловна, супруга профессора. Глаза ее серые вдруг взглянули на меня, девочку, устало и ласково, что-то близкое и совсем свое почудилось мне в этом взгляде, и я доверчиво и уже без страха пошла за ней к двери в кабинет, где ожидала меня встреча с моей судьбой.

Судьба привела меня еще в один дом, к профессору Марии Евгеньевне Грабарь-Пассек, с которой я по решению зав кафедрой классической филологии должна изучать латинских авторов для сдачи кандидатского минимума. Дом этот известный, стоит на Зубовской площади. Узнала я потом от Алексея Федоровича, что именно в этом доме, переехав в Москву, жил одно время поэт Вячеслав Иванов и именно туда приходил Алексей Лосев со своей дипломной работой «О мироощущении Эсхила». Разве это случайность? Мы оба в этом доме начинали новый жизненный этап. Я — как аспирантка-первокурсница, он — завершая университет.

А дом важный, устойчивый, удобный (это в революцию там все оледенело). На каждой площадке — скамеечка и цветы (все сохранилось при советской власти — вот чудеса). Поднялась я, по-моему, на третий (а может быть, на четвертый) этаж как-то незаметно. Для меня пустяки. К машинистке Анне Ивановне по поручению Алексея Федоровича бегала на десятый этаж, чтобы не ждать лифта.

Встретили приветливо и Мария Евгеньевна, и ее супруг Владимир Эммануилович (старше ее лет на тридцать, но разница незаметная, оба седые), некогда известный правовед, давно не у дел. Он сразу назвал меня «девочкой», а она «татарской царевной». Так мы подружились.

Любили почему-то в сумерках читать подряд всего Горация — обе не хотели при электричестве читать давние и такие свои, близкие стихи. А потом пили чай (днем кофе), и почему-то разливал его дрожащей рукой Владимир Эммануилович. А то Мария Евгеньевна вела меня в заманчивую каморку, сверху донизу все четыре стены в книгах, и мы с ней выбираем, что бы такое нам почитать «просто так», все равно на каком языке, и мне дарили симпатичные книжечки (обычно из дублетов). Так я стала обладательницей знаменитой в мире средневековых мистиков книги Фомы Кемпийского на французском языке «Imitation de Jesus-Christ»[213]. А то Мария Евгеньевна садилась за пианино, да не простое, а концертное. И мы, наслаждаясь музыкой, вдруг вспоминали, что сегодня вечером играет Генрих Нейгауз в консерватории, и быстрым шагом — туда.

Мария Евгеньевна — добрый и участливый человек, давняя, по 1920-м годам, знакомая Лосевых, а сейчас они вместе с Алексеем Федоровичем на одной кафедре. Алексей Федорович бывало удивлялся: «Как защищена со всех сторон Мария Евгеньевна». А ведь ее дед по матери знаменитый московский батюшка, отец Валентин Амфитеатров (его почитают будто святого), отец — Пассек — известная фамилия в русской истории, ректор Юрьевского (Тартуского) университета, муж — брат Игоря Грабаря — тут вам и духовенство, и ученые, и художники[214]. Но сама Мария Евгеньевна очень скромна, никакой гордости — забот много, Владимир Эммануилович требует большого внимания (хотя сам ходит в Ленинку, и я там с ним встречаюсь), да еще она помогает кое-кому из родни. Как-то раз прихожу, а Мария Евгеньевна раскладывает на диване кучки денежных купюр, распределяет (меня она не стесняется), кому что предназначено. Да еще большая забота — громадный кот Сюня, в честь которого издается забавная газета с помощью соседа по квартире, тоже ученого. Сюня настоящий идол, выступает важно, а больше благодушествует лежа. О забавной встрече с Сюней рассказывал нам с Алексеем Федоровичем профессор Борис Васильевич Казанский из Ленинграда, ученейший филолог-классик, с которым мы в дружеских отношениях[215]. Борис Васильевич останавливается в Москве у Марии Евгеньевны и спит на раскладушке. В первый же свой приезд он проснулся среди ночи от каких-то шорохов, сопенья и чего-то тяжелого и мягкого у своего изголовья. Борис Васильевич вскакивает в недоумении. А это доброжелательный Сюня решил ночью познакомиться с гостем и признал его своим.

Мария Евгеньевна любит что-то рассказать à propos. Читаем с ней об Островах блаженных и Элизиуме, так называемых Елисейских полях. И тут же весело: «А вот моя маленькая ученица, Танечка Миллер, приехавшая из Парижа, сразу поняла, что это за поля. Это знаменитые les champs Elysées в столице Франции». Или вдруг вспоминает (читая Горация), как в Вене ее угощали редкостным блюдом из слегка поджаренных в масле лепестков роз (die gebrannten Rosen).