Жизнь и судьба: Воспоминания

Теперь, изведав метасферу, я уже не хвастаюсь, что я метафилолог. Стал, если не мудрей, то смиренномудрей…» (10/IV — 1970 — машинопись; приобрел машинку еще в мой ленинградский приезд на 70-летний юбилей И. М. Тронского [344], где я выступила со своими греческими стихами в 1967 году и посетила Альтмана и К. М. Колобову).

Очень беспокоится Моисей Семенович, что я не предупредила его о 80-летии Алексея Федоровича, а что касается относительно зрелого возраста, то он тут же прилагает сонет под названием «Глубокой осенью»: [343]

И с каждой осенью я расцветаю вновь.

А. Пушкин

Не доблесть расцветать весной и летом,
Когда любое семечко в чести,
И травы взысканы теплом и светом,
Расти способна чуть ли — на кости.

Но если мрак и холод, и при этом
Мы в возрасте весьма жды десяти,
Каким отважным нужно быть поэтом,
Чтобы дерзать и осенью цвести.

И вот, стирая старости границы
(Так человек, лишившийся десницы,
Ловчась, перерождается в левшу),

И я, в слезах, питая песен стаю,
И осенью ненастной расцветаю,
И лютою зимой плодоношу.

(Письмо 12/XII — 1973)

Да, Моисея Семеновича не страшили ни глубокая осень, ни зима — дожил в полном уме до 90 лет.

Получив от нас одно из писем, он очень доволен и не укоряет за задержку ответа. Наоборот: «Драгоценнейшие друзья, Аза Алибековна и Алексей Федорович. Ваше классическое и одновременно романтическое письмо, Ваша телепатия и симпатия нас прямо окрылили. Жива преемственность от Икара до Пикара. Серебром звенят все звенья золотой цепи истории».

И тут же: «У меня имеются грустные стихи:

Снег сгребают год за годом,
И теперь, как в старину.
Люди делают погоду,
Люди делают весну.

А того не замечают,
Ускоряя года бег,
Что, как лед, и сами стают,
Испаряются, как снег.

Но минор противопоказан, будем в мажоре!.. И все же, хотя gaudeamus, стареем. Но стараемся не поддаваться. А 1976 — кратен 8,13,19. Это мне, начетчику чисел, много говорит. Вступаем в последнюю четверть века 20-го. Это — впервые. Прямо удивительно. Сердечный и душевный привет.

Ваш с любовью и Любовью Григорьевной М. Альтман» (12/1–1976).

Иной раз письмо изобилует стихотворными строчками, и автор письма признается: «А в последнее время я много балуюсь стихами, которые мне даже снятся. Вот пример:

Вечное возвращение

                       I
Всех планет орбиты — круговые,
Жизнь любая — прежний пересказ:
На земле живу я не впервые
И, наверно, не в последний раз.
                      II
В древнем тексте встретившись нежданно
С очень точной „из меня“ цитатой,
Понял я, что, как это ни странно,
На земле я был уже когда-то.

И еще:

                       На смену Пегасу
На пенсии, по старости, Пегас,
И в наши дни поэт порой пилот,
Кому, чтобы подняться на Парнас,
Сподручнее не конь, а самолет?

И еще:

                        Amo quia absurdum
В бога слепого веруя слепо
С сердцем безумным, а, может быть, мудрым,
Я и люблю, — потому что неясно
Amo — quia absurdum.

И еще:

                           Не сетуй
Не сетуй, мудрый (так уж в мире водится),
Обхаживая глупого тирана:
И солнцу проходить приходится
Через созвездие Барана.

И еще:

                    Лень
Не грущу, что навестила
И меня безделья лень:
Солнце, уж на что светило,
А не каждый светит день.

И т. д., и т. п. Всех краткостиший не напишешь: их (похвастаюсь) у меня больше шестисот» (22/XII — 1971).

И все это в одном письме, а писем много в нашем архиве и стихов много. Моисей Семенович ленью не страдал.