Жизнь и смерть в аушвицком аду

Марсель и Леон сначала проработали вместе на Крематории II, откуда их через три дня перевели: первого на Крематорий III, а второго — на бункер с огненными ямами, а затем на Крематорий V. Но затем Коэна, уже зарекомендовавшего себя в качестве переводчика и одного из неформальных лидеров греческой микрообщины, осенило сказать, что он зубной врач, и немцы, не сильно вникая, назначили его «дантистом» — вырывать у трупов золотые зубы и протезы. Его рабочее место всегда было в считаных метрах от ближайшей печи: обливаясь потом, нужно было раскрыть — клещами! — рот жертвы, осмотреть ротовую полость, найти и вырвать золотые зубы, после чего — кивок головой: следующий! И так по несколько трупов в минуту![1052] Сначала Коэн работал на яме, потом на крематории I V, а затем на крематории III, благодаря чему и уцелел. (Уже после войны, разговаривая с людьми, на протяжении нескольких лет он не мог заставить себя смотреть им в глаза: взгляд опускался ниже и упирался в рот, машинально выискивая золотые зубы[1053]).

То, с чем ему пришлось столкнуться в «зондеркоммандо», ежедневно ставило его перед самым страшным для верующего человека вопросом — о бытии Бога. Неужели же, допуская такое, Бог есть?

Наджари пишет:

«Каждый день мы задаемся вопросом, есть ли Б-г, и несмотря ни на что, я верю, что есть. И все, чего Б-г желает, пусть будет Его воля».

Тем самым он присоединялся к тем немногим, кто каждый день находил в себе силы отвечать на этот вопрос утвердительно. Для этого требовались колоссальные внутренние напряжение и мужество. Возможно, в этом ему помогало и общение с Лейбом Лангфусом, — оба работали в бригаде, обслуживавшей крематорий III.

Греческие евреи-сефарды в Аушвице и внешне ощутимо отличались от своих восточно- и западноевропейских собратьев-ашкеназов: среди них было немало бывших военных или партизан — настоящих бойцов, способных и постоять за себя, что они и доказали в Аушвице. Недаром один из персонажей фильма Ланцмана, видевший греческих евреев в Треблинке, сравнивал их с героями-«маккавеями».

Эта бригада фактически не участвовала в восстании, и именно она дала больше всего выживших зондеркоммандовцев, и Наджари был одним из них. По всей видимости, он входил в состав самой последней из «зондеркоммандо» — той, что занималась разрушением крематориев и газовых камер.

Перед эвакуацией всего концлагеря всех живых членов «зондеркоммандо» перевели из изолированной зоны крематориев в общий лагерь в Биркенау[1054]. Марселю, по-видимому, удалось незамеченным переместиться из одной колонны в другую и смешаться с другими узниками. Скрыв таким образом свою лагерную идентичность (однозначно смертоносную!) и не откликаясь на свой номер на перекличках, — он уцелел![1055]

17 января 1945 года (за 10 дней до освобождения лагеря!) Наджари был эвакуирован в Маутхаузен, где был еще раз зарегистрирован (под номером 119 116), а 16 февраля 1945 года его перевели на работы в маутхаузенский филиал Гузен-2. Назвав себя электриком, он поработал в Мельке, на заводе «Мессершмит». Голод, холод, нарывающая рана между пальцами — выжил он чудом, благодаря оптимизму и еще тому, что рядом всегда был кто-то из тех 26 греческих товарищей, которых миновала последняя селекция.

Их любимым развлечением было рассказывать друг другу о вкусной домашней еде и о способах ее приготовления, вступая при этом в жаркие споры о наилучших способах и ингредиентах.

После освобождения

Сразу же после своего освобождения Марсель направился в Париж, бывший тогда одним из крупнейших сборно-распределительных центров для перемещенных лиц.

Из Парижа он вернулся в Салоники, на какое-то время остановившись у своего друга и соседа Мориса Леона. И едва ли не первое, что он сделал после того, как пришел в себя, — написал воспоминания «Хроника. 1941–1945», снабдив их своими рисунками. Дата «15 апреля 1947 года», проставленная в начале, фиксирует скорее всего конец работы, начало же следует отнести к 1946 году, самое раннее к концу 1945 года.

10 августа 1947 году Марсель Наджари женился на Розе Салтиэль. А спустя четыре года, в 1951 году, вместе с женой и годовалым сыном, Альбертом, он переехал в Нью-Йорк.

Собственно говоря, собирался он в Индианнополис, но внял дружескому совету остаться в городе, где у него есть и родственники, и друзья. Начинал с мытья полов, но все основное время он тратил на освоение английского языка. В Штатах у него заново открылось пристрастие к рисованию, и постепенно он выучился на модельера-закройщика — работал по найму, а в 1968 году даже открыл собственное дело. Роза, его жена, также нашла себе работу по специальности — секретаршей со знанием английского и французского языков.