Жизнь и смерть генерала Корнилова

– Дорогой, сейчас явись в типографию Ставки и заставь напечатать… – не кончив фразы, он бросился к кабинету Верховного.

Я, не понимая ничего, крикнул ему вслед:

– Что напечатать?!

– Воззвание! – ответил уже на пороге полковник и скрылся в кабинете.

Я решил ждать в приемной, пока не выйдет полковник Голицын, и толком узнать у него, в чем дело.

– Ты оставайся сам в Ставке, а в типографию пошли надежного человека. Там что-то с капитаном Брагиным неладно. Типография не хочет печатать! Верховный решил выпустить воззвание! – объяснил полковник Голицын, выйдя из кабинета Верховного.

Получив такое распоряжение, я попросил к себе Баба Хана, которому сказал:

– Баба Хан! Как-то ты дал мне слово умереть вместе! Этот момент пришел! Будь готов! Немедленно со своими людьми поезжай в типографию в распоряжение капитана Брагина. Товарищи-рабочие не хотят напечатать воззвание Верховного к народу и армии. К утру требуемое количество воззваний должно быть напечатано. Если товарищи будут много разговаривать, то ты сам знаешь, что нужно делать в таких случаях.

Типография была оцеплена джигитами, и Баба Хан заявил рабочим, что никто из них не выйдет отсюда живым, если к утру не будет напечатано требуемое количество воззваний. К трем часам утра было напечатано их несколько тысяч, и Баба Хан вернулся ко мне, чтобы сообщить об этом.

В Ставке поднялась страшная суматоха. Телеграф и железные дороги между Могилевом и Петроградом не действовали. В Ставке и городе говорили о предстоящем бое между Ставкой и Петроградом.

«Война! Да неужели? Не может быть! Все проиграно! Ну, что вы говорите?» – долетало часто до моего слуха. Но слова эти оставались словами, а мы, туркмены, с непоколебимой верой продолжали нести нашу службу у Великого бояра. Только изредка я вспоминал пророческие слова Курбана, говорившего: «Одна область пойдет против другой и один город против другого. Кровь будет литься рекой» и т. д.

Мои джигиты спокойно ждали надвигающихся событий, несмотря на то, что нашлись и в эти дни в городе предатели, подогревавшие их, и они, возвращаясь из отпуска, говорили мне:

– Хан Ага, что это такое? В городе говорят, что недолго нам осталось жить здесь. «Скоро придется вам снять эти папахи, которыми вы наводите на нас такой страх».

На мой вопрос, кто говорит такой вздор, джигиты указали на евреев-лавочников.

– А что на это ответили вы? – спросил я.

– Скорее туркмен твою башку снимет, чем свою папаху, – дружно смеясь, ответили джигиты.

В Ставку начали поступать телеграммы с фронта от командующих армиями, кто пойдет с Верховным, а кто останется верен Временному правительству. Поддержка с фронтов оказалась очень мала и людей, идущих на помощь Верховному – тоже.

Кажется, с 27 августа Верховный начал посылать людей во все стороны для подготовки народа к предстоящей совместной работе. Одним из первых уехал Завойко и Александр Ильич Дутов, причем первый уехал на Дон, а второй в Оренбург для подготовления казаков. Верховный приказал мне дать двух джигитов для сопровождения их до Гомеля, так как они ехали туда в автомобиле. В эти тревожные дни охрана города Могилева перешла всецело в руки текинцев. Были расставлены по городу посты, а за город высланы разъезды. Город сначала был объявлен на военном, а потом на осадном положении.

Часть вторая

Перемена декораций

28 августа 1917 года.

Настал день, когда все войсковые части и жители Могилева начали собираться на площадь перед Ставкой. Вскоре она вся набилась народом. Больше всего в этой толпе были видны неряшливые фигуры солдат, беспрерывно щелкавших семечки, и евреи, которые в толпе солдат, как бы не понимая, что происходит, задавали им вопросы, исподтишка подмигивая друг другу (еврей – еврею).

– Господин товагиш, говогат, что сюда едет сам Кегенски! Это пгавда? Что он, дугак, может сделать здесь, когда у генегала Когнилова так много войска!..

Вот один из таких шнырявших в толпе евреев подошел к группе солдат.

– Товагищи, вы не знаете, зачем ми сюда собрались?!

– Не знаю! – коротко ответил один из солдат, довольно пожилой, с рыжей бородой.

Высморкавшись в сторону и вытерев кулаком нос, он обратился к соседу:

– Федя, дай курева!

Пока Федя рылся в кармане шинели и вытаскивал замусленную сумочку с махоркой, юркий еврейчик подошел к другой группе со словами:

– Ви, товагищи, не знаете цели этого парада?

Товарищи поежились, сделали движение плечами и, ни слова не произнося, продолжали выплевывать шелуху от семечек. Глаза у всех были прикованы к большой двери Ставки, откуда должен был выйти Верховный.

– Ты что, с луны упал, что ли? – сказал один из них, повернувшись к еврею и смерив его с ног до головы.

– Что ви, что ви, товагищ, такой стгашный вопгос задаете мне? Что же от меня бедного осталось бы при падении с такой висоты?! – И, сразу заметив строгий вид солдат, он, вытащив из-за пазухи пачку папирос и спички, начал обходить группу.

Солдаты с удовольствием затягивались папиросами.