Жизнь и смерть Бенито Муссолини

Законодательный орган стоял на коленях, а Муссолини усиливал нажим. Он уже правил, а не выполнял чью-то чужую волю, кто-то уже готов был платить, не требуя расписок и памятуя об истине: «Скупой платит дважды».

Муссолини постепенно, шаг за шагом разбивал духовные постулаты прошлого, модернизировал и подлаживал под себя материальную базу, создавал и пропагандировал комплекс новых ценностей, точек отсчета «новой фашистской эры». Он заверял, что «фашизм не боится прослыть реакционным, он не признает идолов (кроме самого себя), не боготворит фашей».

Первое, что стало мешаться под ногами, — это анахронизм, последыш XIX века в культуре, политике, администрировании — либерализм. Муссолини начинал его громить, давая пример другим странам и народам, как следует расправляться с противником. У него за спиной был исторический опыт инквизиции, философия и практика Макиавелли. И действовал Муссолини филигранно, умело аргументировал свои позиции, оставляя оппоненту лишь один выход — сдаться. С развешиванием «ярлыков» у Муссолини было особенно хорошо поставлено дело. Либерализм был им навсегда объявлен «политической формой плутократической эпохи», эпохи господства личности, индивидуума над государством. «Либерализм, — обвинял дуче, «закапывая прошлое», — не есть последнее слово, окончательная формулировка искусства управлять. Либерализм — ушедший метод XIX века, который вряд ли подойдет реалиям XX века. Факт весит больше книги, опыт — больше доктрины… Доказано, что можно править помимо и против всякой либеральной идеологии». А далее напрашивается вывод: «Либерализм умер. Мы присутствовали на его непышных похоронах». И все это было необходимо для закладывания не булыжников для растаскивания, а мощных краеугольных камней фундаментального постамента фашизма — фашистского государства. Дуче обещал нации «светлое, блестящее будущее, новые свободы (свободы времен богатых отличаются от свобод периода нищеты) только в условиях, когда все будет в государстве и ничего вне государства. Нельзя представить человека (он называл его «индивидуумом») вне государства, разве лишь дикаря, ищущего для себя уединения среди песков пустыни». В образности речи Муссолини уже почти не имел соперников хотя бы потому, что с 1928 года говорил или «направлял итальянскую мысль» лишь он один в Риме.

Инакомыслящим и инакоговорящим в Италии Муссолини уже не оставалось места. После введения чрезвычайных законов многие антифашисты были вынуждены покинуть Апеннины, эмигрировать, создать свои центры за границей, главным образом во Франции. Профсоюзы были подмяты фашистами. Даже криминальная мафия, и та прекратила существование.

А народ? «Что народ? Вы думаете, он многое решает?» — говорил Муссолини и готов был цитировать Макиавелли, которого особо почитал и посещал регулярно во Флоренции собор Святого Креста, где покоится прах философа. «При переменах необходимо сохранить тень прежних установлений, чтобы народ и не подозревал о перемене порядка (слова «режим» тогда еще не существовало, но речь шла именно о смене политического режима, строя. Иначе говоря, о революции). Большинство людей больше боится внешности, чем сущности».

Была ли тогда, в 1922-м, выработанная, научно продуманная политическая программа фашистского движения? Не было такой программы ни раньше, ни тогда, ни позже. Муссолини считал, что надо «доверяться интуиции», согласовывать действия с конкретными условиями и соотношением сил, согласовывать все с «внутренней логикой», считал программы условностью и релятивизмом — полной относительностью, необязательной для срочного выполнения. «Фашизм, придя к власти, не имел сколько-нибудь определенной и органической программы политической и административной реформы государства, хотя и располагал некоторыми программными пунктами», — справедливо заключал историк Альберто Аквароне в работе «Организация тоталитарного государства». Муссолини импровизировал, но с учетом итальянской действительности и международной обстановки. В этом и смысл его режима — «муссолинизма».

А политические партии рабочего класса — коммунистическая, социалистическая, унитарная социалистическая? Они оказались на «арьергардных позициях». (Марксизм-ленинизм такой дефиниции не перенес бы. Но всему свое время.) Формально на первых порах ни одна из антифашистских партий не была запрещена, распущена, не получила юридических предупреждений и ограничений. Выходили и антифашистские газеты. Но усиливался террор, репрессии против антифашистов. Аппарат для этого был создан быстро и начинал действовать активно и систематически[4].