Жизнь и приключения Лонг Алека

— Посмотрите, что делается в Риге, Роберт Наумович, — перебил его Чибисов. — С вами я могу говорить откровенно. Мы знаем друг друга не один год. На заводах, на фабриках, среди интеллигенции все кипит. Везде забастовки, митинги, демонстрации. Рабочие требуют увеличения жалования. Они живут в нечеловеческих условиях. Их дети умирают от чахотки и других болезней. Когда-то должен быть положен конец несправедливости? Ни один честный человек, по-настоящему любящий Россию, не может остаться в стороне от этих событий…

— Ого, да вы настоящий агитатор! — прищурился Нудельман. — Отчего же вы, бесспорно честный человек, стоите в стороне от всего этого, как вы сказали? Не ходите по улицам с красными знаменами, не кричите на каждом углу: «Долой самодержавие!», не устраиваете у меня в конторе митингов?

Плечи Ивана Никандровича опустились, он как-то весь сник, помолчал, потом тихо заговорил:

— Я не борец по натуре. Пошел не в, отца. Тот был настоящим человеком. Сильным, смелым, принципиальным. За это и погиб. Вы же знаете историю моей семьи… А я нет. Сердцем все понимаю и одобряю, а к борьбе неспособен. Но если, — Чибисов опять выпрямился, — Алексей окажется борцом за лучшую жизнь, если он станет похожим на деда, я буду гордиться им, хотя и знаю, насколько это опасно и чревато последствиями. Ах, если бы не его молодость!

Нудельман снисходительно покачивал головой, слушая горячую речь Чибисова.

— В том-то и дело, — сказал Нудельман, когда Иван Никандрович замолчал. — Вы должны были бы убедить сына не вмешиваться в политические истории, оградить от вредных влияний. Но это дело вашей совести. Хочу только сказать, если его выпустят и он снова попадется, вам придется уйти с работы. Не потому, что я этого хочу, нет. Мы с вами давно работаем вместе. Я уже говорил: вы мне нужны как человек, прекрасно знающий дело, но марка фирмы для меня дороже. Мы потеряем клиентов, если они узнают, что Нудельман прикрывает антиправительственные элементы. А они обязательно узнают. Об этом позаботятся те, кто заинтересован в уменьшении наших прибылей… И пожалуйста, не ведите таких разговоров, какие вы вели со мной. Это опасно. Вот что я хотел сказать вам, уважаемый Иван Никандрович.

Чибисов вернулся на свое место, но работа не шла на ум. Перед ним лежала пачка неразобранных документов. Он не дотронулся до них. А может быть, старый Нудельман прав? Долг отца оградить Алешу от опасностей, доказать ему, что он слишком молод и неопытен, что следует подождать, когда он будет иметь твердые убеждения.

16

Серафим Леонидович Курьянов был недоволен. Перед ним сидел Лещинский и нервно ломал себе пальцы. Разговор принимал неприятное для него направление. Начальник просил доложить о деле моряков с «Бируты». А что докладывать, Николай Николаевич не знал. Допросы Чибисова и Лободы не дали никаких результатов. Дело остановилось.

— Так что вы думаете предпринять дальше? — ворчливо спрашивал Курьянов. — Так ведь нельзя оставить.

— Улик нет, Серафим Леонидович. В этом вся беда. Если хоть маленькая…

— Получить надо.

— Применяли все допустимое…

— Ну, а этого, как его… — Курьянов заглянул в папку, — Пеструхина вызывали?

— Лично беседовал.

— Ну и что?

— Вертится как юла. Ничего не знает, ничего не помнит, не видел.

— Как же так? А в «Русалке»? Ведь, по вашему сообщению, Листок сама слышала, как он называл имена этих двух, говорил про чемодан.

— Так точно. Но теперь он от всего отказывается, говорит, что был сильно пьян, о чем болтал — не помнит. Ну, мы ему постарались напомнить, но увы… Плачет, божится, что ничего не видел. Черт его знает, может быть, так и есть. Для поднятия своего престижа может сказать что угодно. Болтун и фантазер. Лилька-Листок докладывала: Пеструхин врать любит…

— Скверно. — Курьянов взял нож с малахитовой ручкой. — Неладно, неладно, — пробурчал он и вдруг спросил: — Лилька ваша провалилась, значит? Так надо понимать? Теперь Пеструхин ее остерегаться станет, да и других предупредит.

— Нет. На нее он не подумает. С ними еще сидел какой-то Федя, грузчик из порта. Приятель Пеструхина. На него подозрение пало. Лилька не дура. Кстати, этот Федя и разговор о литературе завел.

Курьянов о чем-то сосредоточенно думал, вертя в руках нож. Лещинский не прерывал молчания, ожидая, что скажет начальник.

— Вот что, — наконец сказал Курьянов. — Сколько они уже сидят у вас? Полтора месяца? Подержите их еще с месячишко под следствием. В это время понаблюдайте за «Бирутой». Свяжитесь с Серебряным, пусть особенно следит за эмигрантами во время прихода судна в Лондон. А может быть, пароход больше там не бывает?

— Ходит. У них договор на перевозку большой партии железа.

— Вот и посмотрите, будут ли новые сообщения от Серебряного о «грузе» на «Бируте». Когда выпустите этих двух, глаз с них не спускайте. Связи должны обнаружиться. Клубочек где-то в Риге, а ниточка у нас.

— Слушаюсь. А с вербовкой Пеструхина придется подождать. Он сейчас в рейсе на «Бируте». Вернется — снова приползет к Лильке. Она уже постарается его запутать. Баба она, в общем, ловкая.

Курьянов безнадежно махнул рукой: