Жизнь и приключения Лонг Алека

— Садитесь, молодой человек, садитесь. В ногах правды нет. — Он усадил Алексея в кресло, стоящее перед столом. — Прежде чем начать серьезный и неприятный разговор по делу, я хотел бы поговорить с вами, как отец. У меня самого дети, два мальчика, правда, моложе вас… Рассматривая материал, — Лещинский положил руку на тоненькую папку, — раздумывая над судьбой нынешней молодежи, я с ужасом подумал о своих сыновьях. Что, если бы их ждала такая же судьба, как и вас?.. На заре жизни! — патетически воскликнул Лещинский. — Вы только представьте себе, что вас ожидает. Я понимаю, вы случайный участник преступления, и я постараюсь вас спасти. Поверьте в мое искреннее желание помочь вам…

Слова вылетали привычные, гладкие, красивые и катились, как шары по желобу, не задерживаясь в мозгу у Алексея. Он почти не слушал того, о чем говорил ему жандарм, мучительно думая об одном: как держаться? Это был первый допрос в его жизни. Что говорить? Он хорошо помнил слова Кирзнера: «Не называть ни одной фамилии». С этим ясно. Но что говорить? Что скажет Лобода? Показания должны совпасть. Почему их арестовали? Ведь с литературой все в порядке. Так почему же? Надо было найти хоть какие-то подходящие ответы.

— …Брожение умов, — смутно уловил Алексей слова Лещинского. — Конечно, и в нашем государстве есть недостатки и несправедливость. Поэтому и волнуется молодежь. Но ведь нельзя же все решать насильственным путем, как рекомендуют господа революционеры! Наконец, вы уверены, что среди них есть люди, способные встать у кормила? Только жажда власти руководит ими… И мы не можем позволить…

Бархатный голос Лещинского лился, то повышаясь, то затихая… Алексей сидел, сжав руки в кулаки. Он принял решение — все отрицать, как бы его ни провоцировали. Стало спокойнее. Теперь мысли его были далеко от этого кабинета и Лещинского. Он думал об Иване Никандровиче. Что будет, когда отец узнает об аресте Алексея? Поймет ли он его? Промелькнуло лицо Тины, товарищи по мореходной школе.

— …Государь мудр. Он понимает, что форма правления несовершенна. Он заботлив и любит свой народ. Сейчас он думает над проектом конституции. Будут даны большие права народу. А вы агитируете за свержение, за убийства, за хаос… Да вы, кажется, совсем меня не слушаете, молодой человек! — прервал свою речь Лещинский, встретившись с неподвижным взглядом Алексея. — Тогда перейдем к делу. Говорите правду, Чибисов. В этом ваше спасение.

Лещинский полистал папку:

— Вы, вероятно, уже знаете, почему вас арестовали? Нет? Ай-ай-ай! Не знаете? Давайте покончим все скорее. Где тот чемодан с литературой, который вы принесли вечером на судно в Лондоне? Где вы его спрятали и кому потом передали?

Пеструхин… Перед Алексеем встал ухмыляющийся Петька с кружкой в руках. Так, значит, он…

— Говорите, говорите, Чибисов. Не надо молчать, — поторопил Лещинский, приняв молчание Алексея за слабость. — Скорее все кончим.

…Пеструхин один мог сказать. А что он знал? Ничего. Отрезы. Знать ничего не знаю, ведать не ведаю, учил Лобода.

— Я ни о каком чемодане не знаю, — хрипло сказал Алексей.

Лещинский снисходительно улыбнулся:

— Так-таки и не знаете? Наивный вы человек, Чибисов. Мы знаем, а вы нет? Василий Васильевич Лобода значительно умнее вас. Ну так, собственно, и должно быть. Он старше, опытнее. Видя полную бесполезность отпирательства, боцман рассказал нам все чистосердечно…

Лещинский снова полистал папку:

— Вот что он показал. Так, одну минуту… Цитирую: «…чемодан с нелегальной литературой принес на борт матрос Алексей Чибисов. Я этот чемодан спрятал для того, чтобы передать его в Риге…» Ну, пока достаточно. Убедились? Так был чемодан или не был?

Ни слова о кранцах! Значит, не знают всего. Ходят в потемках…

— Я вас спрашиваю! — повысил голос Лещинский. — Был чемодан?

— Не было.

Лещинский нахмурился:

— Врете, Чибисов. Кому вы его передали?

— Не было никакого чемодана, — упорствовал Алексей. — Я правду говорю.

— Вспомните как следует, Чибисов, — начал сердиться Лещинский. Алексей молчал.

— Не хотите говорить? Очень сожалею. У нас люди обычно говорят. Придется применить к вам… — Лещинский позвонил. Вошел надзиратель.

— Уведите арестованного.

В камере Алексея зверски избили. Он с трудом мог говорить. Губы распухли, глаза заплыли черными синяками. Нестерпимо болела голова. Охранник хватал его за грудки и стукал затылком в стену.

— Где чемодан? Вспомнил, сволочь? — орал он и бил, бил…

Вечером открылся «глазок», и на пол упала бумажка. Алексей подобрал ее. При свете тусклой угольной лампочки он прочел: «Держись, Алеша. Ничего не знаешь, ничего не ведаешь. Василий». Алексей пожевал бумажку, проглотил. Так всегда делалось в тюрьмах, рассказывал Бруно Федорович. На душе стало полегче. Он не одинок. О нем помнят товарищи. Лободе тоже, наверное, несладко.

На следующий день его снова вызвали на допрос. Лещинский посмотрел на распухшее лицо Алексея, сочувственно покачал головой:

— Что они с вами сделали, изверги. Право, я не хотел этого. Ну-с, продолжим. Итак, вы принесли чемодан на судно…