Жизнь и любовь дьяволицы

У сестры Хопкинс на счете в банке лежало несколько сотен тысяч долларов, оставленных ей родителями в искупление вины перед своим неудачным чадом, но она наслаждалась ощущением уверенности и нормы, которое давало ей пребывание, в Лукас-Хилле среди людей с гораздо большими аномалиями, чем у нее самой. Руфь предложила ей сдвинуть кровати спинка к спинке и спинки снять: тогда Руфь наконец сможет укрыть свои ступни одеялом сестры Хопкинс, да и той будет не так зябко. Ведь нарочно не придумаешь: одна длинная, как каланча, а другая совсем коротышка.

— Из нас двоих, — сказала сестра Хопкинс, — как раз получилось бы два нормальных человека, правда, не больно изящных.

Руфь попросила, чтобы ее определили в зубоврачебное отделение клиники. Работы там было невпроворот. Тем более что в это время в клинике вспыхнула повальная эпидемия — на пациентов вдруг напала охота кусаться, и самым неисправимым в качестве последнего средства приходилось вырывать зубы. А у кого-то просто были гнилые зубы, и лечить их не имело смысла. Пожилой врач-дантист прежде работал в Новой Зеландии, где каждый уважающий себя папаша считал своим долгом в день восемнадцатилетия дочери сделать ей подарок: заплатить кругленькую сумму за то, чтобы ей удалили ее собственные зубы и вставили вместо них искусственные — новые, ровные, которые никогда не потеряют вида, и, главное, никакой зубной боли до конца жизни. Доктор очень гордился своим умением виртуозно удалять зубы; он по достоинству оценил помощь Руфи и ее сильные, проворные, надежные руки. Это только дома у нее все валилось из рук — похоже, руки у нее взбунтовались гораздо раньше, чем голова.

— С тех пор как я взял тебя в помощницы, ни одного сломанного зуба, ни одного кровотечения, — похваливал он ее. Он много пил. Та область зубоврачевания, в которой он действительно был специалистом, удаление зубов, совершенно вышла из моды, и ему не оставалось ничего другого, как поступить на государственную службу.

— Не беда, — любил повторять он, — самое главное — знать, что ты нужен! Конечно, здешние бедолаги — подонки, отбросы рода человеческого, но и у них есть право иметь здоровые челюсти. Такое же право, как у всех прочих!

Он не раз говорил Руфи, как ему нравятся ее зубы — крупные, крепкие.

— А мне всегда хотелось иметь такие, знаете, мелкие, беленькие, про которые говорят «словно жемчуг», — сказала она.

— Хотелось, так имей, — буркнул он. — Повырывай старые, вставь новые, какие тебе по нраву.

— Так я и сделаю, — заверила его она. — Только; всему свой черед. Пока время терпит.

— Женщинам лучше ничего не откладывать на потом, — философски изрек доктор. — Мужчины — другое дело.

— А я хочу повернуть время вспять, — сказала она.

— Это никому не доступно.

— Каждому доступно абсолютно все, — возразила она. — Были бы только воля и деньги.

— Какими нас создал Господь Бог, такими нам и быть, — не соглашался он.

— Это заблуждение, — сказала она. — Цель нашего пребывания в мире как раз в том и состоит, чтобы улучшить первоначальный замысел Творца. Добиться торжества справедливости, истины и красоты там, где Он потерпел фиаско.

В этот момент их разговор был прерван внезапным появлением людей из ГЭТ с сестрой Хопкинс во главе, которые доставили в кабинет крошку Уэнди — несчастную полоумную девицу из отделения, носящего имя Элеоноры Рузвельт, — для того, чтобы ее избавили от верхних зубов. Ни убойные дозы ларгактила и триагрина, ни шоковая терапия не дали результата, и она по-прежнему с аппетитом жевала собственную нижнюю губу. Если не считать ее постоянной тяги к самоедству в самом буквальном смысле этого слова, она была ничем не хуже всех нормальных людей, а если говорить о внешности — так и получше многих.

— Вот, пожалуйста! Теперь вы понимаете, что я имею в виду? — сказала Руфь.

— Ну, не будем брать крайности, — сказал доктор. — Пути Господни неисповедимы, что тут еще скажешь?

Не успел он договорить, как раздался вопль сестры Хопкинс: Уэнди решила попробовать на зуб тех, кто пытался спасти ее от самой себя. Произошел небольшой переполох, срочно понадобились бинты, словом, работы хватило всем — тут уж не до разговоров.

Когда в зубоврачебном отделении наступало временное затишье, Руфь предлагала свою помощь в отделении трудотерапии. Здесь шли учебные занятия: одна половина обучаемых плела корзины из пальмового волокна, а другая половина их расплетала. Профсоюзным законодательством запрещалось продавать продукцию, в создании которой использован труд заключенных, и можно было хоть сто раз повторять, что речь идет о медицинском учреждении, а не о тюрьме, — это никого не трогало. Один раз дашь поблажку, потом хлопот не оберешься: у кого-то дома лежачий больной, у другого просто карантин по кори — и каждый будет показывать пальцем на Лукас-Хилл и кричать, что его случай тоже исключительный. Почему, дескать, Лукас-Хиллу можно, а им нельзя? Да и вообще, кому, скажите на милость, нужны эти корзины? Не надо мудрить — расплетай, и точка! Главное, чтоб люди были при деле, а выгода ни к чему.