Жизнь и ее суррогаты. Как формируются зависимости

Курс реабилитации, который я тогда проходила, был в то время одним из лучших. Он был основан на 12-ступенчатой «Модели Миннесоты», которая до сих пор используется для лечения наркотической зависимости. Но тем не менее то, с чем мне пришлось столкнуться во время лечения, наглядно иллюстрирует парадоксы американской модели лечения зависимых, в котором господствует морализаторство, рядящееся в тогу медицинского подхода. Как я уже сказала, в подавляющем большинстве случаев зависимых в Америке лечат по Миннесотской модели, но для того, чтобы улучшить качество лечения, нужны новые подходы.

Миннесотская модель считает зависимость заболеванием мозга, но на самом деле она учит справляться с аберрантным обучением, которое и является сутью проблемы. К несчастью, применяя один подход ко всем случаям и полагая, что все люди с зависимостью обладают дефектами характера, сторонники этой модели сами подрывают ее эффективность. Считая, что все зависимые являются антисоциальными личностями, Миннесотская модель продвигает – вольно или невольно – неэффективные методы обучения и консультирования.

К великому сожалению, очень многие зависимые люди в США продолжают получать лечение по той же схеме. То, что происходит в большинстве реабилитационных центров, больше напоминает не обучение, а идеологическую обработку. Говоря пациентам: «выньте вату из ушей и заткните ее себе в рот» или считая искренний вопрос недопустимым вызовом, консультанты подрывают мотивацию пациентов к изменениям. Обучающиеся плохо реагируют на покровительственное, пренебрежительное отношение и наказания за вопросы. Если пациента считают лжецом, манипулятором, преступником или кем-то еще хуже, то не создается обстановка, возбуждающая любознательность и открытость, а только они способствуют эффективному обучению. Повторение же стереотипов, согласно которым у всех зависимых имеют место нарушения личности, мешает изменениям и заставляет консультантов прибегать к неэффективной тактике.

Несмотря на то что я выздоровела, я не знаю, произошло ли выздоровление благодаря лечению или вопреки ему. Сейчас я постараюсь в этом разобраться на основании современных данных, проанализировав лечение, которое я получала. В следующей главе мы рассмотрим идеологию 12-ступенчатых программ, а также методы, предлагаемые современными учеными с учетом роли обучения в лечении зависимости.

Айрин, как мне кажется, приобрела свой «опыт» на рабочем месте и на основании собственных впечатлений, хотя сама она в этом не признавалась. По всей стране, даже сейчас, отсутствие у консультантов высокой квалификации и специального образования – это скорее правило, чем исключение. Не существует федеральных стандартов сертификации и аккредитации консультантов. В четырнадцати штатах вообще отсутствует требование лицензирования или специального образования для тех, кто занимается лечением зависимости. Только в одном штате для этого требуется магистерская степень, а в остальных подчас не требуют даже диплома средней школы. Хуже того, подготовка консультантов на рабочем месте ограничивается усвоением стереотипов относительно зависимости от наставников, которых учили такие же невежественные учителя, как и они сами. Конечно, и в этих учреждениях встречаются замечательные люди, которые выполняют очень полезную и большую работу, но все же большинство сотрудников имеют слишком низкую квалификацию для того, чтобы лечить такое сложное расстройство, как зависимость, и это при том, что половина пациентов страдает, помимо того, какими-то серьезными психическими нарушениями.

Айрин было где-то между сорока и пятьюдесятью годами. Это была склонная к полноте женщина с темными кудрявыми волосами. Когда она сказала, что я выгляжу как бесполое насекомое из диснеевского мультика, веселое и совестливое, мне захотелось ответить, что и она сама едва ли годится для снимков на обложки глянцевых журналов. Но я понимала, что это был бы неудачный ответ: все, что я видела в реабилитационном центре, убедило меня в том, что покладистость – наилучшая стратегия, даже если она представляется тебе сущей бессмыслицей.

Ее ответ на мою попытку найти помощь буквально опрокинул меня. Я не могла поверить, что она в самом деле подумала, что вся история моих уродливых любовных отношений и чувство отвращения к себе были обусловлены моей внешностью. Почему она считала, что усугубление моих опасений по поводу внешности окажет психотерапевтическое воздействие? Она не могла не видеть, что я прекрасно понимала, что выглядела в тот момент не лучшим образом с заживающими следами инъекций и жиденькими крысиными волосами. Или это была причудливая и странная попытка сломить мою личность?