Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 5

Имея милостивое соизволение императрицы на получение в собственность обширного участка в Крыму, мне никак не удавалось подобающим образом сие оформить. В указе говорилось о покупке у прежних владельцев, а вот их-то и не нашлось. Неподалеку от моря виднелись руины — однако слишком давние, византийской либо италианской эпохи. На старинных генуэзских портоланах между Кафой и Судаком изображались обычно три селения: Поссидима, Каллитра и Меганом. По всей вероятности, развалины относились к первому из них. Турки ли его погубили, казаки, татары, или жители сами собою вымерли от чумы — было покрыто мраком неизвестности. Мое стремление повсеместно восстановить древние, до-турецкие, названия возымело, применительно к сему пункту, забавный оборот. Солдаты прозвали шанец Поссидима «Сядем-посидим» или, попросту, «Посиделки» — как по созвучию, так и вследствие того, что после марша через горы из Кафы именно в этом месте делался обыкновенно роздых. Однажды неподалеку от Посиделок наемные черкесы поймали неизвестного человека: доставленный пред мои очи, он беспрестанно крестился, хотя спрашивать его приходилось по-турецки. Вот этот бродяга из урумов, сиречь наполовину отуреченных греков, и оказался единственным обитателем долины. Трепеща перед грозным русским пашою, туземец дрожащею рукой поставил крестик под купчей крепостью и совершенно ошалел, когда ему отсыпали целый мешок турецких акче. Так я стал владельцем значительного имения на берегу. Не приносящего совершенно никаких доходов — но способного тысячекратно возвыситься в цене при успешном умиротворении Крыма.

Сие важнейшее дело не могло быть произведено в сколько-нибудь разумные сроки одною лишь грубою силой: требовалась найти такой баланс интересов с соседствующими татарами, который бы удерживал их от враждебных действий. Обретение территории между Днестром и Бугом дало мне в руки весьма привлекательный для крымцев ресурс. Едисанская орда, населявшая эти края до войны, вместе с соседнею буджацкой была изгнана Левашовым за Дунай, а на недолгое время — даже за Балканы. Утратив тучные стада, сии народы влачили нищенскую жизнь во владениях султана, частью перебиваясь поденной работой, частью — обратившись к малопочтенному в их глазах земледелию. Кое-кто пробрался на старые кочевья, обойдя казачьи посты — но едва ли десятая часть от прежнего народонаселения. Богатые пастбища пустовали. Пространством оные почти равнялись всему степному Крыму. Планы по колонизации у меня имелись на два пункта: Очаков и Хаджибей. Все остальное было не надобно. Вот по поводу этих земель и вышел очередной спор… Догадались, с кем? Правильно — с канцлером!

Предоставив широчайшие полномочия, государыня отнюдь не имела в виду вовсе лишить меня наставлений, присылаемых из Санкт-Петербурга. Когда Бестужев узнал о перемене статуса бывшей едисанской земли, то рекомендовал перепускать туда помаленьку ногаев и татар с полуострова, готовых уйти из-под власти Селямет-Гирея и присягнуть российской императрице. Дескать, сие ослабит ханство, внеся разделение в ряды магометан. У меня было иное мнение о том, что надлежит делать, и я откровенно его изложил государыне. В-первых, надеяться на верность присяге, вымученной нуждою, не приходится, особенно у иноверных народов. Во-вторых, полагаю более желательным не сохранять ханство враждебным себе, хотя бы и ослабленным, а привязать оное к России некою выгодой, которая может быть отнята в случае ссоры. Для этого предоставить помянутую землю крымцам под летние пастбища, без дозволения оставаться на зимовку. При сезонном перегоне стад, им трижды придется проходить под дулами наших пушек: у Перекопа, на Таванской переправе и возле крепости Орловский шанец, что стоит на Витовтовом броде. Кого хотим, того и пустим; кто неугоден — пусть пеняет на себя. Сим приобретем сильнейший способ влияния на крымских беев, без совета с коими хан важных дел не решает. Вражда и разделение неизбежны и в этом случае, именно между крымцами и едисанскими ногаями, тоже претендующими на указанные пастбища. Возможно оказывать предпочтение той или иной орде, смотря на поведение оных.

Елизавета ответила на мою промеморию лично, подтвердив право самому принимать решения в подобных случаях — не забывая, однако, отписывать в столицу, дабы сохранить единство действий. Выходило, что в европейской политике империя движется преимущественно по начертаниям Бестужева, тогда как в отношениях с Востоком влияние Читтанова, по меньшей мере, не слабее. И то благо; а к положению главного вершителя всех государственных дел я никогда и не стремился. В России на моей памяти сего статуса добились четверо. Все они, без изъятья, кончили тюрьмою или ссылкой. Влиянием и властью надо делиться — если не хочешь, чтобы всеобщая зависть сошлась на тебе, как солнечный жар в фокусе линзы. И точно так же сожгла до угольков. Бестужев по мелочи умен, а по большому счету дурак: он слепо лезет в самый огонь, уверенный, что там теплое место.