Жизнь Гогена

Великий художник Гоген потому и был велик, что этот ясновидец, погруженный в свои мечты, вечно сомневался в том, хороши ли его картины. «Они кажутся мне отвратительными», — писал он Серюзье. «Иногда они начинают мне нравиться, — писал он Монфреду, — и в то же время мне кажется, что они выглядят ужасно». Но по жестокому закону компенсации, будучи ясновидцем, он был также и слепцом, который ощупью двигался в мире реальных вещей и явлений, каждый раз изумляясь, когда ему приходилось сталкиваться с действительностью, которая его ранила, был «отверженным», которого преследовали неудачи. Денег у него почти не осталось, жил он впроголодь, ожидая, что ему пришлют денег из Франции. «Мне начинает казаться, что в Париже все обо мне забыли». Кроме Монфреда и Серюзье, от которых он получил первые письма в ноябре, никто ему не писал. Из газеты «Фигаро» он узнал, что спектакль, данный в Водевиле «Театром искусств» 21 мая в пользу его и Верлена, сбора не дал. О чем же думает Морис, которому он доверил свои незаконченные дела? Ведь Морис должен ему пятьсот франков, да еще триста франков должен был заплатить Жан Долан за картину, хранящуюся у папаши Танги. И не может быть, чтобы ни Жуаян, ни Портье не продали ни одной его картины. А между тем ему не посылают ни гроша, и ни слова от Мориса! «Не скрою, что у меня есть причины для беспокойства, это опрокидывает все мои расчеты». Гоген просил «милого Серюза», чтобы он выяснил у Мориса, в чем дело, и написал ему, «причем подробно, потому что пока письмо дойдет и на него получится ответ, проходит четыре-пять месяцев».

Плита фриза Парфенона.

В разгар этих тревог Гогена еще напугал приступ болезни. Художник вдруг ни с того ни с сего «стал харкать кровью». Он бросился в больницу в Папеэте. Ему прописали горчичники к ногам и банки на грудь и в конце концов остановили кровохарканье. «Легкие у вас в порядке, — заявили Гогену врачи, — а вот сердце затронуто». «Его немало потрепали, так что удивляться нечему!» — отозвался на это Гоген. Ему прописали курс лечения дигиталисом. Но лечение, увы, стоило денег. Больничное начальство потребовало, чтобы Гоген платил по двенадцать франков в день. Гоген не мог позволить себе такой расход и, несмотря на возражения врача, как только почувствовал себя немного лучше, вернулся в Матаиеа.

Но этот сердечный приступ подействовал на Гогена угнетающе. «С тех пор как я уехал из Парижа, у меня сплошные препятствия и неудачи да вынужденные расходы на поездки и устройство… Не будь это необходимо для моего искусства (в этом я уверен), я бы тотчас уехал».

Писем все нет. Денег тоже. Полное одиночество. Как жаль, что де Хаан не мог составить ему компанию. Или Серюзье. «May тера!» (возьми женщину) — говорят Гогену старики туземцы, указывая ему на местных вахин.

Но Гогена сковывала робость. Маорийские женщины его смущали. Здесь разница между полами была выражена гораздо менее четко, чем в Европе. Мужской тип был смягчен своеобразной грацией, зато женщина, привыкшая работать наравне с мужчиной, унаследовала в какой-то мере его физическую мощь. Крепко сколоченная, с широкими щиколотками и запястьями, с узкими бедрами и развитыми плечами, по которым рассыпана густая иссиня-черная грива, она двигалась плавной и сильной поступью красивого животного. Любовные отношения между мужчиной и женщиной были предельно откровенны и недвусмысленны — без тени сентиментальности. Все определяло физическое наслаждение. Любовь маорийцев не знала предварительных ухаживаний, как не знала и стыдливости. «Возьми женщину» — следовало понимать в самом прямом смысле этого слова. Взять женщину — значило взять ее молча, грубо, как при насилии, только насилии ожидаемом и желанном. «А я робел перед ними, по крайней мере перед теми из них, кто не жил со своими тане».

Поль Гоген. Фатата те моуа. У горы.

Одиночество. Единственным развлечением Гогена была его мандолина. Вечером он шел на пляж послушать пение туземцев, пока остров Моореа не скрывался в темноте. Тогда пение умолкало и слышен был только шум моря: две ноты — короткая и высокая и долгая и низкая — это волны набегали на коралловые рифы, разбиваясь о них. В Океании почти не бывает сумерек. После яркого света дня без перехода наступает мрак ночи — ночи, в которой бродят «тупапау»: демоны, злые духи, души умерших. Спустившись с горы, они мучают спящих туземцев. Поэтому острова радости были также островами страха. По ночам в каждой хижине горел ночник, который должен был отгонять злых духов с мерцающими во тьме глазами.

Поль Гоген. Мандолина и цветы.

Угнетенный одиночеством, Гоген стал писать с меньшим подъемом. И вдруг, повинуясь какому-то необъяснимому внутреннему побуждению, он решил предпринять поездку по Таити — поездку без определенной цели. Пересекши остров, он направился к его северному побережью и прибыл в Таравао. Там он одолжил лошадь у местного жандарма и решил продолжать путь в сторону Итиа.