Жизнь Гогена

В общем, захоти Гоген, он мог бы использовать преимущества, которых уже добился, и в короткий срок достигнуть того, что, как он уверял, было целью его усилий — то есть стать признанным художником, живущим продажей своих произведений. Он уже стал главой целой группы учеников, и эта группа все росла, его поддерживали поэты и критики. Со времени Мане ни один художник не воплощал в такой мере надежды целого поколения[122]. Будь у Гогена немного терпения, ловкости, расчетливости, он окончательно утвердил бы свое положение. Но ему был уготован иной путь. Вопреки своим представлениям, люди не свободны в своих поступках — они действуют согласно своей натуре. То, что он был принят в парижских литературно-художественных кругах, и то, что слава его начала шириться и влияние усиливаться, не могло удержать Гогена, помешать ему откликнуться на зов тропиков. Он должен был уехать.

Так как его переговоры с директорами галерей увенчались не большим успехом, чем сделка с Шарлопеном, Гоген решил сыграть ва-банк и устроить распродажу своих тридцати картин на аукционе в отеле «Друо». На этот раз за дело взялись всерьез.

Надо было обеспечить рекламу, а для этой цели в какой-нибудь крупной газете должна была появиться статья, подписанная знаменитым именем. Морис, который несколько раз водил Гогена на «среды» Стефана Малларме, попросил у него совета. «Поговорите с Мирбо», — ответил поэт. Совет был превосходен. Писатель, которого боялись, рьяный полемист, зачастую впадавший в крайности и не знавший середины между негодованием и восторгом, Октав Мирбо завоевал широкую аудиторию своей запальчивостью памфлетиста, своей искренностью и природным великодушием, которые водили его рукой. Его статьи в «Эко де Пари» и «Фигаро» вызывали широкий отклик. Малларме обратился к нему 15 января 1891 года»[123].

Через несколько дней Мирбо сообщил, что готов поддержать художника, некоторые произведения которого были ему знакомы. Они его «крайне» интересуют, заявил он Малларме. Мирбо пригласил Гогена и Мориса пообедать у него в имении в Дам, возле Пон-де-л’Арш. Встреча была сердечной. Художник окончательно покорил Мирбо. «Симпатичная натура, воистину терзаемая муками искусства, — писал он Клоду Моне. — И при этом какая восхитительная голова. Он мне очень понравился». Мирбо обещал, что, не откладывая, приедет в Париж посмотреть те картины и керамические произведения, которых он не видел, и освежить в памяти те, что были ему уже знакомы, чтобы затем обратить на их автора внимание широкой публики, — за год до этого он таким образом поддержал бельгийского поэта Мориса Метерлинка, имя которого в ту пору было никому не известно.

Октав Мирбо.

Гоген постарался привлечь на свою сторону всех, кого мог. Он призвал на помощь друзей, обратился даже к Писсарро, который согласился ему помочь, хотя и с большой неохотой.

Морис Метерлинк.

«Нам приходится бороться с гениями, на редкость честолюбивыми, которые хотят одного — подавить все, что попадается им на пути, — писал шестидесятилетний художник сыну Люсьену. — Это отвратительно. Если бы ты только знал, как пошло и при этом как ловко действовал Гоген, чтобы заставить выбрать себя (именно выбрать) гением! Не оставалось ничего иного, как помочь ему в его восхождении. Всякий другой на его месте усовестился бы и отступился!»

Продажа должна была состояться 23 февраля. До этого предполагалось устроить выставку — в субботу у Буссо и Валадона, в воскресенье в отеле «Друо». Кроме Мирбо, которому не без труда удалось добиться согласия редакции «Фигаро» на опубликование передовой статьи о Гогене, еще два критика — Гюстав Жоффруа и Роже Маркс — обещали поддержать художника. Что до Орье, он спешил закончить большую статью о Гогене, над которой уже давно работал. «Все тщательно подготовлено», — писал Гоген жене. Он рассчитывал, если на его картины найдутся покупатели, которые не постоят за ценой, приехать в Данию, чтобы перед отъездом в Океанию проститься со своими. Он уже предупредил об этом Метте.

«Могу ли я приехать в Копенгаген обнять своих детей, и чтобы ты и твое семейство не заклеймили меня при этом как человека несерьезного? Не беспокойся, я тебе не причиню хлопот — несколько дней, что я инкогнито пробуду в Копенгагене, я проживу в гостинице». Метте согласилась и поручила Гогену привезти ей из Парижа корсеты.

Приближался день распродажи. Гоген признавался, что «очень волнуется». За неделю до аукциона, в понедельник 16 февраля, прогремел первый звук трубы Мирбо — он опубликовал в «Эко де Пари» статью, которая должна была стать предисловием к каталогу выставки Гогена.