Жизнь Гогена

Художник все время возвращался к своей картине, написанной в декабре: «Ей-богу, признаюсь Вам, она меня восхищает… Будут говорить, что она не доработана, не закончена. Правда, о самом себе судить трудно, но все же я думаю, что эта картина не только превосходит все мои предыдущие, но что я никогда не напишу ничего лучшего и ничего похожего».

Несмотря на слабость и недомогание, Гоген пытался продолжать работу. Он повторил отдельные части большого полотна — например, «Присутствие злого чудовища» («Раве те хити рама»), где каменного идола заменил отталкивающей фигурой божества. Это один из последних написанных им идолов. «Откуда мы?» и то, что вдохновило на эту тему, отныне принадлежало прошлому. Гоген хотел верить в свой «рай» и в самого себя. Колдовское наваждение исчезало. Его искусство менялось, освобождалось от намеков на древние старинные культы. Мир, который он теперь изображал, был миром умиротворенным — пасторальным миром, как на картине «Подготовка к празднику» («Фаа ихейхе)[185]), где мужчины и женщины, изображенные среди цветов и животных, невинны, как эти животные, и прекрасны, как эти цветы. «Читая «Телемаха», — разъяснял Гоген Морису, — можно отдаленно представить себе, что общего у Греции с Таити и вообще с маорийскими островами». Окружающий его сад художник пишет все более «произвольным» цветом. Изобразив лошадь, пьющую из ручья, и двух туземцев верхом[186], он пишет лошадь на переднем плане зеленовато-серым, одну из лошадей в глубине красным, а на ручей цвета индиго кладет ярко-оранжевые рефлексы. «Я не пишу с натуры — и теперь еще меньше, чем прежде. Все происходит в моем необузданном воображении».

Но опять началось тоскливое ожидание почты, приносившее одни разочарования. Ни в марте, ни в апреле Гоген денег не получил. Мофра слова не сдержал. Шоде был по-прежнему неаккуратен. По мере того как приближался май, а с ним истечение срока ссуды, беспокойство художника росло. У него не оставалось ни сантима. «Катастрофа» казалась неизбежной. Надо было во что бы то ни стало принять какое-то решение. Гоген не мог без конца брать в долг. «Подавив в себе стыд», он решился на мучительный для него шаг — отправился в Папеэте «поклониться» губернатору, чтобы тот дал ему какую-нибудь работу. Гогена взяли в Управление общественных работ и недвижимых имуществ делопроизводителем и чертежником. Получать он должен был шесть франков за день присутствия.

Гоген дал себе слово оставаться в Папеэте до тех пор, пока не расплатится со всеми долгами и не отложит тысячу франков. Он снял в городе хижину. Было очевидно, что за мольберт он снова встанет нескоро.

Но оставался еще долг Земледельческой кассе. Что-то принесет ему майская почта? Почта опоздала, опоздала на десять дней — «десять дней смертельного ожидания». Наконец пароход прибыл. От Шоде и Мофра не было ничего, но зато, к счастью, Монфред прислал пятьсот семьдесят пять франков, вырученных от продажи двух картин. Эта сумма помогла Гогену избежать наложения ареста на имущество, которого он так боялся. Он уплатил Земледельческой кассе четыреста франков, а на уплату оставшегося долга ему после настоятельных просьб и весьма неохотно дали отсрочку на пять месяцев. После этого Гоген частично рассчитался с лавочником-китайцем в Пунаауиа. А вскоре он окончательно упорядочил свои взаимоотношения с Земледельческой кассой. Заложив свой участок в Пунаауиа, он подписал нотариальное обязательство каждые полгода погашать двенадцатую часть долга и платить шесть процентов годовых от общей его суммы, вплоть до последнего взноса[187].

Поль Гоген. Подготовка к празднику («Фаа ихейхе»).

То в конторе, то на дорогах, где велось строительство, Гоген выполнял поручения своего начальника, пунктуального, методичного чиновника, всегда подтянутого и безукоризненно одетого — в белоснежном костюме и колониальном шлеме. В молодости начальник конторы в течение года посещал Академию художеств. Время от времени он затевал с Гогеном споры о живописи. «Я люблю правильность», — твердил он, Гоген не пытался его переубедить. Знакомые в Папеэте смотрели на художника с жалостью и презрением. Он молча отворачивался. «Вы как будто опасаетесь, — писал он Монфреду, — что я буду недоволен тем, что Вы продаете мои картины по дешевке. Повторяю Вам, нет: как бы Вы ни поступили, я все одобрю… Ах, если бы я был уверен, что могу продать все мои картины по две сотни франков!.. Так что продавайте без страха, по любой цене, мы успеем запросить дороже, когда толпа будет их добиваться».

К Монфреду Гоген испытывал благодарность, которая росла день ото дня. Монфред был его единственным настоящим другом. Без него, без его писем, без его помощи, что сталось бы с Гогеном?

Униженный Гоген сидел в конторе, писал бумаги и делал чертежи. «Служащий толковый, но не очень старательный», — отзывался о нем начальник конторы. Художник подарил ему один или два своих рисунка. Тот отдал их своим детям, а те поиграли ими и разорвали.