Жизнь Дэвида Копперфилда, рассказанная им самим

— Нет, я совсем не горжусь ими, мой мальчик! — говорит она в ответ на мою улыбку. — Но ты, бывало, говорил, что они красивые, и, когда я впервые стала о тебе думать, я гляделась в зеркало, и у меня мелькала мысль, не хочется ли тебе получить один из этих локонов. О, какой же ты был глупенький, Доди, когда я дала тебе мой локон!

— Это было в тот день, когда ты рисовала цветы, которые я преподнес тебе, Дора, и когда я сказал, как я в тебя влюблен.

— Ах! Но тогда мне не хотелось рассказывать тебе, как я над ними плакала, когда поверила, что ты в самом деле меня любишь! Знаешь, Доди, когда я снова смогу бегать, как раньше, давай пойдем поглядим те места, где мы были такими глупышками. Хорошо? И пройдемся по старым тропинкам. И будем вспоминать о бедном папе, правда?

— Непременно! Так и сделаем, и будут у нас еще счастливые дни. Поэтому, дорогая моя, выздоравливай поскорей.

— Ох! Это будет очень скоро. Мне уже сейчас гораздо лучше!

Вечер. Я сижу в том же кресле, у той же постели, то же лицо обращено ко мне. Мы долго молчим, но вот на ее лице появляется улыбка. Теперь я уже не ношу мою легкую ношу вверх и вниз по лестнице. Дора лежит здесь целый день.

— Доди!

— Дорогая моя Дора!

— Ты мне на днях говорил, что мистер Уикфилд не совсем здоров. Тебе не покажется глупым то, что я хочу сказать? Мне нужно повидать Агнес, мне очень нужно ее повидать.

— Я напишу ей, моя дорогая.

— Напишешь?

— Немедленно.

— Какой добрый, славный мальчик! Доди, обними меня. Нет, это не фантазия, дорогой мой. И не глупый каприз. Право же, мне очень нужно ее видеть.

— Я в этом не сомневаюсь. Достаточно будет ей об этом написать, и она непременно приедет.

— Когда ты теперь уходишь вниз, ты чувствуешь себя очень одиноким, да? — шепчет Дора, обвивая рукой мою шею.

— Может ли быть иначе, любимая, когда я не вижу тебя в твоем кресле?

— В моем кресле! — На миг она молча приникает ко мне. — И тебе в самом деле меня не хватает, Доди? — Тут она смотрит на меня со светлой улыбкой. — Меня! Бедной, легкомысленной глупышки!

— Кого же во всем мире мне может не хватать так, как не хватает тебя, моя любимая?

— О мой муж! Я так рада, и все-таки мне так грустно!

Она приникает ко мне еще ближе и обнимает обеими руками. Она смеется, всхлипывает, потом успокаивается — и вот она уже счастлива.

— Я совсем счастлива! — говорит она. — Но только напиши Агнес, как я ее люблю, и скажи, что мне очень, очень нужно ее видеть. И больше мне нечего желать.

— Кроме того, чтобы выздороветь, Дора.

— Ах, Доди! Иногда я думаю… Ты знаешь, какая я глупышка… Иногда я думаю, что этого никогда не будет.

— Не говори так, Дора. Любовь моя, не думай этого!

— Постараюсь не думать, если только смогу, Доди. Но я очень счастлива, хотя мой дорогой мальчик и чувствует себя таким одиноким перед пустым креслом своей девочки-жены.

Ночь. И снова я с ней. Приехала Агнес, провела с нами весь день и вечер. С самого утра мы все — она, бабушка и я — сидели у постели Доры. Говорили мы мало, но Дора была очень довольна и весела. Сейчас мы одни.

Знаю ли я теперь, что моя девочка-жена скоро меня покинет? Об этом мне сказали. Не сказали ничего нового, но я не уверен, что эти слова дошли до моего сознания. Принять эти слова я не могу. Не раз я уходил к себе и плакал. Я вспоминал Того, кто оплакивал расставание живых с мертвыми. Вспоминал эту благостную и трогательную историю. Пытался я смириться, найти утешение, но, надеюсь, это мне не совсем удавалось. Мысль, что конец неизбежен, просто не укладывалась в моем сознании. Я держу ее руку в своей, наши сердца слиты, я чувствую ее любовь ко мне, живую любовь. Я не могу проститься с тенью смутной надежды, что смерть ее пощадит.

— Я хочу поговорить с тобой, Доди. Я хочу тебе сказать то, о чем часто думала последнее время. Можно? — спрашивает она, ласково взглянув на меня.

— Конечно можно, моя дорогая.

— Видишь ли, я не знаю, что ты об этом подумаешь или думал прежде. Может быть, ты часто об этом думал. Доди, дорогой, я была слишком молода.

Я склоняю голову к ее подушке, а она глядит мне в глаза и говорит очень нежно. И вот я начинаю понимать — и сердце у меня сжимается, — что она говорит о себе, как об умершей.

— Боюсь, дорогой мой, я была слишком молода. Я имею в виду не только возраст, но и мой опыт, мысли и все остальное. Я была такой маленькой и глупой. Боюсь, было бы лучше, если бы мы любили друг друга только как дети, а потом забыли бы об этом. Я начинала подумывать, что не гожусь быть женой.

Я стараюсь удержаться от слез и отвечаю:

— О Дора, любимая моя! Ведь я тоже не гожусь быть мужем.

— Не знаю. — Как и в былые времена, она тряхнула локонами. — Может быть. Но если бы я годилась быть женой, я помогла бы тебе стать мужем. К тому же ты очень умный, а я всегда была глупенькой.

— Мы очень счастливы, милая моя Дора.