Жизнь Дэвида Копперфилда, рассказанная им самим

Уже на следующее утро она встала с петухами и тотчас же позвонила в колокольчик. Когда моя мать спустилась вниз к утреннему завтраку и собиралась заварить чай, мисс Мэрдстон клюнула ее в щеку — это означало поцелуй — и сказала:

— Вы знаете, дорогая Клара, я приехала сюда освободить вас по мере сил от хлопот. Вы слишком хорошенькая и беззаботная, — тут моя мать покраснела и засмеялась, как будто ей пришлось по вкусу такое мнение, — чтобы исполнять обязанности, которые я могу взять на себя. Если вы, моя дорогая, дадите мне ключи, я позабочусь обо всем сама.

С этой минуты мисс Мэрдстон держала ключи в своей сумочке-тюрьме днем и под подушкой ночью, а мать имела к ним не большее касательство, чем я.

Моя мать отнеслась к потере власти не без возражений. Однажды, когда мисс Мэрдстон развивала планы ведения домашнего хозяйства в беседе с братом, одобрившим их, моя мать вдруг расплакалась и сказала, что, по ее мнению, с ней могли бы посоветоваться.

— Клара! — строго произнес мистер Мэрдстон. — Клара, я удивляюсь вам.

— О! Хорошо вам говорить, Эдуард, что вы удивляетесь! — воскликнула моя мать. — И хорошо вам говорить о твердости, но, будь вы на моем месте, это не понравилось бы и вам.

Твердость, должен я заметить, была самым важным качеством, которым мистер и мисс Мэрдстон козыряли. Не знаю, как бы я объяснил это слово в то время, если бы меня спросили, но, на свой лад, я понимал ясно, что оно означает тиранический, мрачный, высокомерный, дьявольский нрав, отличавший их обоих. Их символ веры, как сказал бы я теперь, был таков: мистер Мэрдстон — тверд; никто из окружающих его не смеет быть столь твердым, как мистер Мэрдстон; вокруг него вообще нет твердых людей, так как перед его твердостью должны преклоняться все. Исключение — мисс Мэрдстон. Она может быть твердой, но только по праву родства, она зависит от него и менее тверда, чем он. Моя мать — также исключение. Она может и должна быть твердой, но только покоряясь их твердости и твердо веря, что на белом свете другой твердости нет.

— Очень тяжело, что в моем доме… — начала моя мать.

— В моем доме? — перебил мистер Мэрдстон. — Клара!

— Я хочу сказать: в нашем доме! — поправилась моя мать, явно испугавшись. — Мне кажется, вы должны знать, что я хотела сказать, Эдуард. Очень, я говорю, тяжело, что в нашем доме я не могу сказать ни слова о домашнем хозяйстве. Право же, я хозяйничала очень хорошо до нашей свадьбы! Есть свидетели… — всхлипывала моя мать. — Спросите Пегготи… Разве я не справлялась с домашним хозяйством, когда в мои дела не вмешивались?

— Эдуард, прекратите это! — произнесла мисс Мэрдстон. — Завтра же я уезжаю.

— Джейн Мэрдстон! Помолчите! Можно подумать, что вы плохо знаете мой характер, — сказал ее брат.

— Право же, я не хочу, чтобы кто-нибудь уезжал! — продолжала моя бедная мать, теряя почву под ногами и заливаясь горючими слезами. — Я буду чувствовать себя очень несчастной, если кто-нибудь уедет… Я не прошу многого. Я не безрассудна. Я только хочу, чтобы со мной иногда советовались. Я очень благодарна тем, кто мне помогает, я только хочу, чтобы со мной иногда советовались, хотя бы для виду. Прежде я думала, что моя молодость и неопытность нравятся вам, Эдуард. Я помню, вы это говорили… А теперь, мне кажется, вы меня за это ненавидите. Вы так суровы…

— Эдуард, прекратите это, — сказала мисс Мэрдстон. — Завтра я уезжаю.

— Джейн Мэрдстон! — загремел мистер Мэрдстон. — Вы будете молчать? Как вы осмелились?

Мисс Мэрдстон извлекла из тюрьмы носовой платок и поднесла его к глазам.

— Клара, вы меня удивляете, — продолжал мистер Мэрдстон, глядя на мою мать. — Вы меня поражаете! Да, меня радовала мысль о женитьбе на неопытной и простодушной особе, мысль о том, что я могу сформировать ее характер, придать ей немного твердости и решительности, чего ей так не хватало. Но когда Джейн Мэрдстон по доброте своей согласилась помочь мне в этом и, ради меня, принять на себя обязанности… скажу прямо… экономки, и когда ей хотят отплатить черной неблагодарностью…

— Эдуард! Прошу вас, прошу, не обвиняйте меня в неблагодарности! — вскричала моя мать. — Я не повинна в неблагодарности. И раньше никто меня этим не попрекал. У меня много недостатков, но этого нет! О, не говорите так, мой дорогой!

— Когда Джейн Мэрдстон, говорю я, — продолжал он, выждав, чтобы моя мать умолкла, — хотят отплатить черной неблагодарностью, мои чувства охладевают и изменяются.

— О, не надо так говорить, любовь моя! — жалобно умоляла моя мать. — Не надо, Эдуард! Я не могу это слышать. Какова бы я ни была, но сердце у меня любящее, я знаю. Я не говорила бы так, если бы не была уверена, что сердце у меня любящее. Спросите Пегготи! Я знаю, она вам скажет, что у меня любящее сердце.

— Никакая слабость не имеет в моих глазах оправдания. Но вы слишком волнуетесь, — сказал в ответ мистер Мэрдстон.