Жизнь

Во мне самомнения не меньше, чем в Мике, я могу так же выпендрежничать, и так далее. Но на самом деле для того, кто торчит, это исключено. Есть определенные реалии твоей жизни, и они не выпускают тебя из сточной канавы, держат тебя на уровне даже ниже, чем следовало бы. Не на обочине – в канаве. И ясно, что как раз в тот период мы с Миком разошлись почти в абсолютно противоположных направлениях. У него не было времени на меня и мои вроде как идиотские задвиги. Помню, как один раз на дискотеке в Париже должен был встретиться с человечком, и мне было хреново. Народ выплясывает вокруг сверкающих зеркальных шариков, а я распластался под скамейками – прячусь от всех и блюю, потому что человечек вовремя не явился. И одновременно я думаю: а если он меня тут не найдет? Вдруг он заглянет, никого не увидит и съебет отсюда? Явное угнетенное состояние психики, короче, назовем это так. На мое счастье, он меня все-таки нашел. Но загнать себя в такое положение и одновременно быть вроде как номером один в мире – от этого начинаешь понимать, как ты опустился. Само это добровольное унижение оставляет в душе такое отвращение к себе, от которого будешь избавляться еще довольно долго. Ты же подонок, ты же за дозу удавишься. Сначала пыжишься: зато я сам себе хозяин, мне никто не указ. Но все равно понимаешь, что загнал себя в положение, когда ты на крючке у барыги, и это отвратительно. Ждать этого говнюка, упрашивать его? Тут-то и начинаешь себя ненавидеть. Как ни крути, у торчка в жизни одно дело – “ждать человечка”. Твой мир сужается до допинга. Допинг сам по себе становится всем твоим миром.

Большинство наркотов докатываются до полного тупизма. Это-то меня в конечном счете и тормознуло. У нас ведь только одна вещь на уме – вмазка. И тогда спрашиваешь себя: я что, совсем уже разучился мозгами шевелить? Какого хрена я общаюсь с этими отбросами? Сплошная тягомотина и больше ничего. Хуже того, многие из них – люди большого ума, плюс все вроде как сознают, что сидят на крючке, но, с другой стороны… и что? У всех есть какой-то свой крючок, а мы хотя бы знаем, что дурим себе голову. Никого нельзя считать героем просто за то, что он принимает препараты. Тебя можно считать героем, если ты с них слезешь. Я лично обожал это дело. Но побаловались, и хватит. Кроме того, торчание сильно сужает твои горизонты, так что в конечном итоге весь твой круг знакомых торчками и ограничивается. Я должен был выйти оттуда на простор. Естественно, понимаешь это, только когда уже выбрался. Вот до чего доводит наркота. Ни одна сука в мире так к себе не привязывает.

* * *

Канадское дело все никак не кончалось. Я мотался из Нью-Йорка в Торонто и обратно где-то раз в неделю. Притом мне это не мешало продолжать колоться. Был один маленький аэропорт под Торонто, из которого я летал в Нью-Йорк на частном самолете. И вот перед одним таким перелетом я пошел в сортир в этом аэропорту, чтобы поправиться. Сижу в кабинке и как раз грею ложку, когда вижу в дырке под дверью грозное зрелище: пару шпор. И это, блядь, конный коп во всем обмундировании. Пришел пописать. И он сейчас унюхает мою дурь, как раз только полыхнуло… Звяк-звяк, и мне кранты. Жизнь посыплется. Звяк-звяк-звяк – шпоры вышли. Ну и сколько у меня осталось таких шансов? Моя веревочка вьется уже слишком долго. Я и так хожу с постоянной тучей над головой – жду, когда наступит пиздец. На мне висят три обвинения: сбыт, хранение и ввоз в страну. Я скоро сяду на хуй его знает сколько. Пора бы уж мне собраться и приготовиться.

И кстати, в том числе поэтому я наконец завязал. Очень мне не улыбалось ломаться в тюряге. Я хотел, чтоб у меня было время отрастить ногти. Это ведь единственное оружие, которое у тебя остается после посадки. Кроме того, с моей опиумозависимостью я постепенно загонял себя в положение, при котором было бы невозможно ездить по миру и работать. У нас через месяц, в июне 1978-го, намечался тур в поддержку Some Girls. Я знал, что перед ним должен уйти в завязку. Джейн Роуз приставала ко мне: “Ты когда бросать собираешься?” – а я отнекивался, говорил: “Завтра”. Я уже справился с этим год назад, но все испортил и подсел заново. И это был последний раз. Меня трясло от одной мысли, что надо снова идти чего-то доставать. Хватит, отдоставался. Отдаешь этому примерно лет десять, и потом – стоп, забираешь свою медаль и уходишь в отставку. И Джейн прошла все со мной, родное сердце. Взяла все на себя Сисястая (это у нее такое было ласковое прозвище). Переживать это ей, наверное, было чудовищно. Мне – гораздо хуже. Но для нее – видеть своими глазами, что происходит, когда ты лезешь на стены, ходишь под себя, мечешься как бешеный… Как она через все это прошла? В тот момент Stones собрались в Bearsville Studios в Вудстоке, чтобы разыграться перед дорогой. Я куковал дома с Анитой. Про сам момент, когда я бросил героин, лучше расскажет Джейн.