Жизнь

В декабре 1968-го Анита, Мик, Марианна и я сели на корабль от Лиссабона до Рио и провели в море, кажется, дней десять. Подумали, что неплохо бы прокатиться до Рио, и лучше по-старорежимному. Если бы к тому времени кто-то из нас уже серьезно подсел, мы бы никогда не выбрали такой способ передвижения. Мы все еще баловались, кроме разве что Аниты, которая то и дело ходила к судовому врачу попросить морфия. Делать на корабле было нечего, поэтому мы шлялись везде и снимали на “супер 8”[162] – пленка до сих пор живая. По-моему, на ней даже можно увидеть Паучиху, как мы ее прозвали. Это было рефрижераторное судно, но на нем имелось и какое-то количество пассажиров. И вся обстановка сильно напоминала 1930-е – казалось, что сейчас появится Ноэл Кауард. Паучиха была одна из таких особых дам – миллион браслетов, перманент, дорогущие платья и мундштук в пальцах. Мы ходили вниз в бар наблюдать за ее представлениями. Иногда угощали ее выпивкой. “Очаровательно, дорогуша”. Она была как женская копия Стэша, с понтами и языком без костей. Бар просто кишел таким контингентом – английский высший класс, все пьют наперегонки, розовый джин и розовое шампанское, сплошь светские беседы из довоенной эпохи. На мне тогда была просвечивающая джелаба, мексиканские сандалии и тропическая армейская шляпа – все, чтобы выделяться из толпы. Через какое-то время народ выяснил, кто мы такие, и сильно забеспокоился. Нам стали задавать вопросы: “И что же вы пытаетесь доказать? Уж соблаговолите объяснить, что же это такое, чем вы занимаетесь?” Мы ничего не отвечали, и в один день Паучиха подошла и сказала: “О, пожалуйста, только намекните, просветите нас хоть чуть-чуть!”[163] Мик повернулся ко мне и сказал: “Мы с тобой двойняшки Глиммеры”. Это было наше крещение на экваторе. Потом мы везде писали себя двойняшками Глиммерами в качестве продюсеров собственных записей.

Руперт Лоуэнстин, которого мы уже знали к тому времени и который скоро начал вести наши дела, нашел нам лучшую гостиницу в Рио. И вдруг Анита непонятно почему начинает шарить по телефонному справочнику. Я спросил: ты что ищешь? Она сказала: врача ищу.

– Врача?

– Угу.

– Это зачем?

– Не бери в голову.

Она ушла, вернулась позже вечером и говорит: я беременна. И это был Марлон.

Ого… классно! Я летал выше крыши, но на том этапе прерывать вояж мы не хотели. Мы отправились в Мату-Гросу. Жили там несколько дней на ранчо, где с Миком на пару написали Country Honk, сидя на веранде как ковбои, сапоги на перилах, и представляя, что мы в Техасе. Это была кантри-версия того, что потом превратилось в сингл Honky Tonk Women, уже когда мы вернулись в цивилизацию. Но мы решили выпустить и Country Honk тоже – через несколько месяцев, в конце 1969-го, на Let It Bleed. Она была написана на акустической гитаре, и я помню то место, потому что каждый раз, когда ты спускал воду в туалете, россыпью выпрыгивали эти черные слепые лягушки – незабываемая картинка.

Марианна уехала домой искать врачей для ее сына Николаса, которому было плохо на корабле и который почти все время просидел в своей каюте. А Мик, Анита и я добрались до Лимы, столицы Перу, и оттуда поднялись в Куско – по высоте это одиннадцать тысяч футов. Все немного задыхались, а потом мы заходим в гостиничное фойе, и там по всем стенам развешаны огромные баллоны с кислородом. Мы расселились по номерам, и посреди ночи Аниты обнаружила, что туалет не работает. Она попробовала пописать в раковину, но посреди процесса раковина рушится на пол, и из огромной трубы начинает хлестать вода. Бах, бум, а дальше настоящая сцена из братьев Маркс или из “Так держать”[164]… Заткнуть это дело тряпками, позвать людей. Раковина разбилась, лежала грудой кусков, но, странным образом, когда наконец посреди ночи появились люди из администрации, оказалось, что перуанцы очень милый народ. Они не начали орать: “Вы что тут устроили? Разбили нам раковину!” Они просто все прибрали и перевели нас в другой номер. А я уже ждал, что они приведут с собой полицию.