Животное. У каждого есть выбор: стать добычей или хищником

Я представила, со сколькими девушками переспал Ривер. Наверное, парень видел голых женщин по нескольку раз в неделю. Мне понравилось, как он сказал «топлес» – как будто это так, пустячок. Я пыталась объяснить другим женщинам то ощущение, когда тебя привлекают мужчины, которые не заняты активным поиском секса. Большинство представителей противоположного пола – крабы, ползающие с выставленными клешнями.

Я скосила взгляд в сторону и сделала то, что делала всегда, въезжая в новое тесное жилье. Я представила себе люльку рядом с кроватью. Как безумно и абсурдно она бы выглядела. Как ужасно было бы подниматься и спускаться по лестнице с младенцем. Какую угрозу все представляло бы в этой крысиной норе. Как утомительно было бы пытаться ее обезопасить. Люльку я всегда воображала плетеной и белой, иногда старомодной, из тех, которые покачиваются, стоит только войти в комнату. У меня люльки никогда не было. Я спала между родителями – дольше, чем это диктует здравый смысл. Они передавали друг другу красные «мальборо» через мое крохотное тельце. Я помнила длинную тонкую материнскую руку над собой, которая все тянулась и тянулась к моему невысокому, но мускулистому отцу. Он стряхивал пепел. Пепельница всегда стояла на папиной стороне. «Мими», – окликала его мать, когда сигарета зависала в ожидании над моей головой. «Да, Чичи», – отвечал отец.

Я хотела рассказать Элис все подробности до того, как жизни, какой я ее знала, придет конец. Мне приснилось в ту ночь, что эта женщина – Антихрист, что она будет жестока и попытается причинить мне боль. Какая-то часть меня хотела причинить боль ей. Иногда меня целыми днями снедало желание причинить боль всем.

Я проснулась в поту в три часа ночи. Меня разбудила не жара, а пронзительный дьявольский звук – нечто среднее между плачем младенца и лаем маленькой собачонки. Вой казался таким близким, что я не решилась включить свет. Боясь обнаружить на постели комок серебристого меха.

Я выглянула в окно своей спальни, откуда был виден только один койот, но там находились и другие, невидимые. Тот, которого я разглядела в темноте, стоял на самом высоком холмике, примерно в пяти сотнях футов от меня. Зверь оказался более поджарым, чем я себе представляла. Я смотрела на койота, потом он посмотрел на меня, и тогда этот звук внезапно прекратился. Такая мирная картина. Ветра не было, и ничто вокруг не шевелилось, словно это был не ландшафт, а пейзаж, написанный маслом. Потом животное задрало голову, разомкнуло челюсти и издало вой, подобный скрежету камней, трескающихся в пламени. К нему присоединился хор незримых подпевал.

Я обежала весь дом, захлопывая окна. На травяном пятачке увидела свет, зажегшийся в халупе Леонарда. Изнемогая от жары, содрала с себя платье и впервые заметила кондиционер на стене между первым и вторым этажами. Риелтор сказала мне, что кондиционера в доме нет. Вероятно, он просто не работал, но я подтащила к двери обеденный стол. На стол взгромоздила стул и взобралась на него. Стоя на цыпочках, можно было достать до выключателя. Дважды я чуть не свалилась. Потом дотянулась, щелкнула выключателем, и аппарат заработал с приятным рокотом. Сперва запахло осыпавшейся краской, но вскоре я ощутила прохладный воздух. Я была так счастлива, что заплакала.

Из жестянки для рецептов с узором в ромашку, стоявшей рядом с тостером, я извлекла две 10-миллиграммовые таблетки амбиена[8]. Раскусила одну пополам. Полторы – таково было мое волшебное число для большинства таблеток. Больше необходимого, но при этом не слишком много.

В своих снах я редко бывала так одинока, как в жизни. Я носила бейсболки, и со мной был ребенок, почти всегда девочка. Во сне мои груди ныли, словно отяжелевшие от молока. Девочка была слишком большой, чтобы питаться моим молоком, но у меня всегда присутствовало ощущение, что я укладываю дочку в постель с собой, притягиваю к груди. Кровать стояла у окошка-бойницы в каком-то греческом или итальянском прибрежном городке. Ребенок был в белом платьице и почти всегда в опасности. В других снах мы радостно ели еду, купленную в закусочной, пока внезапно за нами не останавливалась машина, и я понимала, что кто-то приехал, чтобы забрать у меня дочь. Я просыпалась с назойливой тихой болью: мне не хватало чьего-то смеха. Но было еще и облегчение. Мне не надо ни о ком заботиться. Некого бояться потерять.

В первое утро в Каньоне я проснулась оттого, что кто-то колотил в дверь. Судя по звуку, стучать начали задолго до того, как я это осознала. Однажды так будил меня Вик. Он сказал, что подумал, будто я умерла. Я несколько дней не отвечала на его звонки. Когда я открыла дверь, Вик смутился, но при этом злился. Потом, отослав его и взглянув в зеркало, я поняла почему. У меня под глазами растеклась тушь. Рот казался истерзанным поцелуями. Я ни с кем ничем не занималась накануне ночью, но Вик бы мне не поверил. Ему отчасти хотелось думать, что я с кем-то была.

Бах-бах-бах-бах. Пауза, а потом еще четыре удара.