Животное. У каждого есть выбор: стать добычей или хищником

На бортике раковины, таком узком, что с него вечно все соскальзывало, лежали две ватные палочки, которые я использовала этим утром. Отец выудил их из мусорного ведерка. Он был врачом и не имел ничего против трат на ужины с лобстером и поездки на побережье Амальфи, но ушные палочки использовал повторно. Считал, что я слишком неэкономно их трачу. Моей матери было все равно; не думаю, что она вообще пользовалась ушными палочками, или, если уж на то пошло, что у нее хоть когда-нибудь скапливалась сера в ушах или слизь в носу. Не помню, чтобы мать хоть раз простудилась за все десять лет, что я ее знала.

Я услышала, как внизу отец прикурил сигарету. Услышала, как открылась москитная дверь, а потом закрылась.

– Мамочка, пожалуйста, – зарыдала я, – скажи мне, что случилось!

Она покачала головой и уставилась в пустоту мимо меня. Я встала на колени на влажный кафель. Душевая занавеска была цвета плавленого сыра.

Я сунулась в горячую воду, нашарила мамины руки и взяла их в свои. Поднесла к лицу. Даже отмокнув в лаванде, они все равно пахли жжеными сигаретами. И шариками от моли. Мне хотелось позаботиться о матери и хотелось, чтобы она позаботилась обо мне. Мать была единственным в мире, чего я хотела.

– Мамочка! – пронзительно вскрикнула я, но мой голос, казалось, до нее не долетел. Моя нужда была такой первобытной, такой простой, а мамино нутро – таким сложным. Как мантия земли, где никотин слой за слоем покрывал трещины.

Глава 31

Очнувшись, я поняла, что кровотечение продолжается и к нему прибавилась сильная боль. Элинор была дома, она заглянула в мою спальню и спросила, все ли в порядке. Я проигнорировала ее и направилась в ванную. Заперла дверь и долго оставалась внутри. Наконец, велела Элинор выйти на улицу, подогнать мою машину и собрать как можно больше тряпок.

– Тряпок? – переспросила она. – Зачем?

– Потому что я теряю ребенка.

Я услышала, как девчонка ахнула.

– Просто иди уже.

Поскольку мне было жизненно важно оставаться практичной, я решила, что все это к лучшему. Напомнила себе о том моменте, когда в одну из мрачных ночей я увидела в «Инстаграме» жены Бескрайнего Неба фотографию. Я тогда снюхивала кокаин в своей квартире с диска Джимми Баффетта. Я прокручивала ленту, которая редко обновлялась и имела мало подписчиков, но в тот вечер там появилась новая фотография. Ванная комната, наверняка в приозерном доме в Монтане. Их младший сын, в то время годовалый, в японской купальне. Стенки купальни, окружавшие его, были сложены из гладких узловатых камней. Стоял ранний вечер, в окно вливался фантастический свет, и за ним было видно солнце, поджигающее лучами деревья, эти феноменальные орегонские сосны, которые, по словам Бескрайнего Неба, он терпеть не мог рубить. Это заставляло его чувствовать себя убийцей. «Тогда зачем это делать?» – спросила я. Затем, ответил он, что семье нужен огонь.

Этот ребенок в купальне знать не знал, какой он счастливчик. Жена, сделавшая фотографию, знать не знала, кто я такая. Какого ребенка могла бы привести в этот мир я? У тебя были бы только душевые занавески с плесенью по нижнему краю. Мы могли бы жить только в волглых мотелях, питаться поросячье-розовыми бургерами и жирными картофельными чипсами, пересчитывая свои последние доллары на грязном ковре. Я ела слишком много черной икры и не отложила денег на твое будущее. Я ела слишком много икры с мужчинами, которые на мне не женились. Лучше уж так, думала я, пока кровь лилась из меня дождем. Потом пришла новая схватка, сильнее предыдущих. Я вскрикнула так громко, что звук, должно быть, окрасил воздух, а потом эта вещь, эта осязаемая вещь, высвободилась из-под меня. Я поймала ее рукой.

Она не была похожа на инопланетянина, но определенно напоминала человеческое дитя. Формой и ощущением. Глаза ее были как будто зашиты. Я видела темные глазные яблоки под красивыми, плотными веками. Она была синюшно-багровая, с органами и собственной кровью, пульсировавшей близко к поверхности ее глянцевой плоти. Нос, едва ли не самый изящный из всех, что я видела.

Она поместилась в мою ладонь, и все же, кажется, была длиннее – не помню точно; я лишь думала, что она достаточно велика для того, чтобы выжить, я верила в это всем своим существом. У тебя будут дни, когда ты будешь считать, что Бог жесток, или сомневаться в том, что Бог вообще есть. Ты можешь поверить, что ничего нет. Я верила – а потом перестала. Что бы я ни чувствовала в любой другой день, единственное, в чем я была уверена, так это в том, что я скорее всего неправа. В тот день я догадалась, что, вероятно, Бог-женщина дарит подарки, которые не подлежат хранению. Бог-женщина знает, кому можно доверить ребенка. И еще она точно знает, кому необходимо избавление из тьмы – хотя бы на миг. А потом она заберет ребенка обратно, и поместит его в утробу настоящей матери, и позволит ему вырасти там.