Животное. У каждого есть выбор: стать добычей или хищником

Пока я находилась в обмороке, мне снился променад Атлантик-Сити моего детства. Мать любила играть там в игровые автоматы, а мы с отцом проводили время, гуляя по пляжу, собирая ракушки, выкапывая песчаных крабов. В дождливые дни мы ездили в торговый центр, построенный в форме круизного теплохода, со световыми люками, веснушчатыми от москитов, и ели там мягкие ириски пастельных оттенков. Но моим любимым местом, пожалуй, самым волшебным в моих детских воспоминаниях, была крытая аллея аттракционов в одном из отелей-казино. Я много раз пыталась вспомнить ее название, да так и не смогла, она просуществовала всего год-два, закрывшись примерно в то время, когда мне исполнилось восемь или девять лет. Аттракционы снесли, чтобы освободить место для чего-то менее безвкусного. Но в момент отключки я, как Ленни, ощутила внезапную ясность и вспомнила название: «Тиволи Пир» в «Тропикане». Само по себе название было безвкусным, как и все в Атлантик-Сити. Там находились колесо обозрения (хотя не думаю, чтобы мы хоть раз на нем катались) и автодром, пинбольные автоматы и театр, где играли анимированные персонажи, похожие на великих звезд индустрии развлечений, Долли Партон и Уэйна Ньютона – не узнаваемые детьми обвислые лица. Там были салун и симулятор космического корабля, который никогда не работал. А еще кресла на колесиках, проносившие тебя через темные туннели, освещенные оптоволоконными трубками. Вдоль стен стояли восковые репродукции Атлантик-Сити в период его расцвета. Женщины в бикини в горошек с высокой талией, позирующие на имбирном песке, прыжки в воду. Больше всего я любила аттракцион «ковер-самолет». Это такое возвышение, накрытое персидским ковром, надо было сидеть на ковре и смотреть на расположенный перед тобой экран, на котором ты летела сквозь ночное небо. Фон можно было выбирать. Я перебирала все варианты, а отец наблюдал за мной и улыбался.

Спустя несколько часов и сотни потраченных жетонов мы встречались с матерью и шли ужинать в ресторан, где был шведский стол с морепродуктами. Крабовые ножки «съешь, сколько сможешь» за 29,99 долларов. Кока-кола со сверкающей вишенкой наверху. Для меня это был рай. Почему, не понимала я, отцу этого мало?

Остаток вечера в Поконо, последнего вечера моей жизни, мать набирала ванну. Никаких дорогих пенок, шампуней и прочего она не покупала. В последующие годы я бывала в домах подруг и мылась в хозяйских ванных, и меня впечатляла дороговизна или уникальность какого-нибудь особого шампуня. Лосьона с белой мальвой. Массажного масла цвета бензина из лесов Висконсина. Можно многое понять о женщине по банным принадлежностям, по их многообразию или минимализму. Порой у самой прижимистой леди, якобы совершенно не интересующейся своим внешним видом, находится папоротниковый кондиционер из Парижа, и ты начинаешь сомневаться в выводах относительно нее.

Мать пользовалась в основном сувенирной продукцией из отелей. Оставшейся от наших поездок в Италию, всех до единой, от медового месяца с моим отцом, во время которого она впервые увидела Рим, Венецию и даже Флоренцию, хоть и росла в городке, расположенном от нее меньше чем в ста милях.

У матери было множество шапочек для душа из гостиницы «Ля Люмьер» в Риме и прибрежного отеля в Сан-Бенедетто. У нее были старые желтые лосьоны из отеля на горячих источниках в Кастрокаро-Терме и кондиционер из маленькой семейной гостиницы в Комо. Был ароматизатор для комнат из Сорренто, из самого, пожалуй, снобского среди всех отелей, в которых мать бывала, и оттуда же мешочек с лавандовой солью для ванн, лежавший в маленькой махровой подушечке. Именно этот мешочек она вы́сыпала в уродливую ванну в Поконо, и именно яркий, пронзительный запах лаванды отвлек меня от просмотра мультика и поманил наверх по узкой, крытой ковровой дорожкой лестнице, где я обнаружила свою мать голой и с отрешенным взглядом в заполненной паром ванной.

Ее груди виднелись над водой, огромные и белые, а все остальное – стройное, загорелое – скрывалось под ней.

Многие из моих коробок, тех, которые я таскала с собой и никогда не открывала, тех, которые были составлены штабелем на нижнем этаже моего дома в Топанге, наполнены мамиными шапочками для душа, лосьонами и пробниками духов. Они давно испортились, но я по-прежнему храню их, все до единого. Однако ни в одной из этих коробок нет соли для ванн из Сорренто. Она была такая одна, и мать использовала ее в тот последний вечер.

– Мамочка, – позвала я. На мне была пижама с героиней японского мультика, которую звали Яркая Радуга. Не думаю, что моя мать когда-нибудь видела во мне ребенка.

– Пожалуйста… – проговорила она. Я поняла, что это значит: уйди, оставь меня.

Я начала плакать. Слезы были моим единственным прибежищем. Вокруг меня клубился пар. Как я хотела быть внутри этого запаха, в кольце рук матери в воде, снова внутри ее живота, где она не смогла бы оттолкнуть меня от себя!