— О нет, Ян, я вовсе не отстранилась, просто ты дал мне понять, что мое участие для тебя уже ничего не значит. Ведь у нас с тобой осталось совсем мало такого, о чем мы еще можем говорить друг с другом, только самое насущное, без чего нельзя прожить день, прожить неделю. Подумай, Ян, много ли осталось такого, что занимает нас обоих? Еда и дежурные вопросы о том, как чувствует себя ребенок, да и то мы словно окликаем друг друга издалека.
— Я не знаю, Шарлотта, чего тебе не хватает.
— Не знаешь? Раньше ты время от времени давал мне почувствовать, что я тебе нужна, что для тебя важны мои советы, мой интерес. Это было в первые годы нашей жизни, когда нам приходилось еще очень трудно, но мы всю тяжесть несли вместе.
— А давно ли это было?
— Ах, Ян, я устала.
Хеллер поднимает голову: из туалета, широко расставив руки, выходит Штефания, краешек юбки застрял у нее в шерстяных колготках. Она подлетает к отцу, дает себя поймать.
— Тебе сейчас надо обратно в школу? — спрашивает девочка.
— Давай оденемся и пойдем на корабль, — отвечает Хеллер.
Он напяливает на девочку плащ, не туго повязывает ей шарфик, кивает на прощание кельнерше, которая отвечает ему едва заметным движением головы, а может быть, не отвечает совсем.
Слегка подталкивая девочку вперед кончиками пальцев, он выходит с ней из кафе на ближайший причал, о который со скрипом трутся борта судов. У трапов стоят часовые в красивой парадной форме, веселые и приветливые, как ярмарочные зазывалы: «Заходите, заходите, сегодня всем можно, милости просим!» Юбилей порта предоставляет каждому такую возможность.
Эльба катит мимо свои черно — серые воды; на быстрине, где порывистый ветер лютует без помех, вспухает полоса узких декоративных волн, таких ровных, словно их нарисовал художник-маринист. Как всегда, вниз по течению плывут караваны барж — каждый может их пересчитать. Баркасы, по своему обыкновению, наносят на обозримую часть реки сетку из кильватерных линий. А вон тот слон с подвязанным хоботом — зернопогрузчик. Подальше, пронзительно крича и хлопая крыльями, взметаются белым облаком чайки — хохотуньи.
Хотя сейчас нет ни дождя, ни снега, лица людей, полируемые сырым ноябрьским ветром, влажно поблескивают, так же как флагштоки, кнехты и палубы кораблей.
— Так на который из них мы пойдем? На этот? Ладно.
Молодой часовой с улыбкой отдает честь, когда отец и дочь, взявшись за руки, поднимаются по скользкому трапу на борт минного заградителя, где их встречает и приветствует боцман, заслоняя от лавины школьников, которая скатывается с командного мостика и с диким ором устремляется на корму. Ребята летят кувырком, оскальзываясь на рельсах, спотыкаются о снасти, сбиваются в кучу у леера, вопят и ликуют: судя по всему, исход морского боя благоприятен.
— Пойдемте, — говорит боцман. — Я вам буду все показывать и объяснять.
Голос у него, пожалуй, слишком громкий, как у человека, привыкшего командовать, — его должны услышать многие, к тому же ему надо перекрыть рев морского ветра. От Хеллера не ускользнул критический взгляд, который боцман, кривоногий, подтянутый, тщательно выбритый, метнул на его бороду; ему почудилось в этом взгляде решительное осуждение. Но и взгляд этот, и самый предрассудок Хеллеру не в новинку.
— Это минный заградитель, то есть корабль специального назначения нашего военно — морского флота, — говорит боцман, твердо шагая на своих кривых ногах по средней части палубы. — Мины подразделяются на контактные, магнитные и акустические. Последние могут служить своему назначению как на якоре, так и в плавучем состоянии. Наш корабль называется «Адмирал Титгенс», в честь командующего отрядом минных заградителей в первую мировую войну. Он и по сей день служит примером для всех нас.
— Примером чего? — тихо спрашивает Хеллер.
— Адмирал Титгенс — пример для всех, кто служит на минных заградителях, — не оборачиваясь, отвечает боцман. — В кают-компании вы можете увидеть его портрет. Сейчас я предлагаю первым делом подняться на командный мостик, оттуда вы сможете окинуть взглядом весь наш корабль.
Они всходят на мостик втроем — боцман, Штефания, Хеллер; наверху Хеллер сажает Штефанию к себе на полусогнутое колено и показывает вниз, на носовую часть корабля, — вот как он выглядит сверху, «Адмирал Титгенс».
— Видишь вон там пушки? А вон там якорь? А те черные шары, наверно, мины.
— Я хочу здесь порисовать.
— Для этого слишком холодно, и тебе здесь долго сидеть не позволят.
— А я хочу нарисовать шары.
— В другой: раз, — отвечает Хеллер и, обращаясь к боцману, спрашивает: — Скажите, ваш адмирал сам тоже ставил мины?
— Адмирал Титгенс, которого мы чтим как отца нашего минного флота, достиг самого большого личного успеха в тысяча девятьсот пятнадцатом году в устье Темзы. Его минные поля до сих пор считаются образцовыми.
— Ага, значит, он был профессионально компетентен.
— Что вы этим хотите сказать? — недоверчиво спрашивает боцман.
— Я хочу сказать: тот, кто служит вам примером, по крайней мере обладал специальными знаниями.