Живой пример

Рита Зюссфельд, как уже сказано, тронулась в путь. Она ведет свою маленькую машину мимо бензоколонки по улице с односторонним движением, зажав подрагивающую сигарету в накрашенных, но недокрашенных губах, — и это можно было заранее предсказать, равно как можно было предсказать слишком светлый тон губной помады и серые пятна на юбке и пальто, серые пятна от пепла, который она растирает, пожимая плечами, порой она смущенно улыбается, изображая огорчение, когда белесый скрюченный червь отламывается от сигареты и рассыпается по ее одежде. Как легко узнать Риту; все еще кажется, думает Валентин Пундт — он беззастенчиво выспрашивает ее своими взглядами, — да, все еще кажется, что она сию секунду откуда-то выскочила, бросилась, перепугано вскрикнув, с бутербродом в руке к гардеробу, все еще как, впрочем, во всем, беглый набросок автопортрета. Пальто нараспашку, прозрачный шарф завязан кое-как, эластичная лента, назначение которой придать ее пышным рыжеватым волосам, всей прическе строгость, сидит косо; позже, в отеле, директор Пундт, кроме того, обнаружит у Риты Зюссфельд только одну серьгу. Все у нее строго продумано, запланировано, приведено в действие, она приступает к исполнению своего замысла, но внезапно блеснет идея, или что-то отвлечет ее, или просто по зрелому раз мышлению пропадет охота, и ей не удается завершить начатое.

Дым кольцами подымается от подрагивающей сигаре ты, заволакивает гладкое веснушчатое лицо, по-детски выпуклый лоб, она щурится, одной рукой трет слезящиеся глаза, сейчас и вторая рука отпустит руль, но Валентину Пундту до этого и дела нет, и ничуть это его не тревожит, ибо почтенный педагог, только — только вышедший на пенсию директор гимназии, но собственному признанию, «водитель никакой».

Подготовился ли он и на этот раз со столь же потрясающей добросовестностью? Он подготовился подобающим образом. Привез ли он, кроме обусловленных текстов, и новые? Он — тяжелая рука педагога указывает на чемодан — запасся достаточным количеством текстов. А сушеными фруктами? Хватит ли у него сушеных фруктов, чтобы в критические минуты опять пустить по кругу кулек? У него их хватит.

Рита Зюссфельд улыбается и, улыбаясь, получает на всех перекрестках право преимущественного проезда, помогая себе иной раз усиленными и чересчур, пожалуй, темпераментными благодарными жестами, а знаки других водителей: эй, гляди, пальто защемило, эй, гляди, из дверцы торчит кусочек полы, эй, гляди, что-то там болтается, висит, подметая мостовую, — все эти знаки Рита Зюссфельд понимает совершенно превратно, усматривая в них выражение если не радости, то, во всяком случае, восхищения.

Рита Зюссфельд хочет проехать по мосту Кеннеди, но попытка не удается, она срывается просто потому, что дорогу через мост, видимо, ночью перекрыли, и все, чтобы проехать в желаемом направлении, устремились к Ломбардскому мосту, мимо Выставочного зала, охваченного в это утро — вот — вот готовое разразиться снегом или дождем, и, по всей вероятности, обычным для этих мест снегом пополам с дождем, — охваченного в это утро унынием, под стать времени года, унынием, которому так подвержены в ноябре кирпичные здания.

Не хотел бы Валентин Пундт посмотреть выставку? Она как раз открылась. Выставка достойна внимания: «Детские портреты кисти европейских художников». Да, если он выкроит время, то посетит эту выставку.

И вообще — Рита Зюссфельд отпускает руль, чтобы растереть кучку упавшего пепла по темно — синей шерстяной юбке, — в Гамбурге уйма достопримечательного, как раз в эти ноябрьские дни, и надобно тщательно рассчитать свое время, чтобы увидеть главное. Например, гамбургский порт отмечает юбилей. А в залах пароходства «Плантен ун Бломен» открыта традиционная выставка скандинавских продуктов. Интереснейшие вечера, утренники и прочее проводятся также в рамках Недели дружбы с полицией.

И Недели Баха. И Международного фестиваля кукольных театров. Время — если уж они выудят для себя что-нибудь стоящее — они найдут, их издателя, доктора Дункхазе, все равно нет в городе, он вернется только через несколько дней.