Живой пример

Впереди, через ряд от них, вспыхивает внезапно какой-то спор, разумеется, его, как всегда, вызвал контролер; он пытается внушить старику с портативной мастерской, что еще добрых пятнадцать минут осталось до того часа, когда он сможет пользоваться льготным пенсионным билетом; но старик гневно отвечает, что квартира его дочери уже с утра затоплена. Тогда контролер хотел бы знать, каковы условия, на которых, по его выражению, можно пользоваться льготным пенсионным билетом, разве не оговорено специально, что в общественном транспорте проезд с этим билетом разрешен только в определенные часы.

— А это поди обсуди с потопом, — бурчит пенсионер и оскорбленно отворачивается.

Приходится только удивляться, что щуплый контролер вовсе не обескуражен перепалкой, а пытается дознаться, понимает ли вообще пенсионер, что он пользуется своими льготами за четверть часа до обусловленного времени. Когда пенсионер кратко отвечает на это: «пошел ты к черту», контролер просит — а зачем, известно лишь ему одному, — чтобы пенсионер повторил свой ответ.

Но тут уж неизбежно настал черед вмешаться Хеллеру, что он и делает, не поднимаясь со своего места.

— Да как вам не стыдно? Чего вы пристали к старику? Если нужно доплатить, я готов это сделать.

И вовсе не контролер, а пенсионер окрысился на Хеллера:

— А вы чего задаетесь! За кого меня принимаете?

Контролер безмолвно, правда, но с алчным блеском в глазах протискивается мимо детской коляски и, словно бы в отместку, просит Хеллера предъявить билет; он со смаком его исследует, проверяя дату и номер, трет пальцами и даже разглядывает на свет. Со словами «ваше счастье» он возвращает Хеллеру билет и вновь оборачивается к старику, верной своей добыче, на которую следует для начала нагнать страху.

Так, а теперь пусть каждый сам додумает концовку обыденной стычки в автобусе, ибо Рита Зюссфельд делает Хеллеру знак, что им выходить, вон там, вон тот обшарпанный старый дом. Хеллер, подхватив чемодан и папку, ловко обходит спорщиков, прервавших на краткое время остановки свой спор.

— Помочь вам?

— Ничего, ничего, — отвечает Хеллер, — я сам.

Дверь открывается туго, каменные ступеньки сбиты, в подъезде — импровизированная стеклянная клетка, сидящая в ней деловая до грубости девица регулирует движение посетителей и вызывает абонентов через коммутатор; только теперь Рита Зюссфельд спрашивает Хеллера — а тот весь свой багаж прихватил с собой, — собирается ли он уехать в любом случае, сразу же, каковы бы ни были результаты. Видимо, придется уехать, отвечает Хеллер, так уж получилось. Рывками подталкивает он чемодан ногой к стеклянной клетке, точно к тому месту, которое указала ему девица взмахом ресниц, после чего путь к господину Дункхазе им открыт: второй этаж, ищите таблички с тремя барками.

Зигзаги коридоров, а главное, спертый, душный воздух — да, Рита Зюссфельд убеждена, что виной всему воздух в коридорах, от него в глазах какой-то туман, а в голове болезненный гул. Ее качает, она трет глаза, поглаживает виски, но на вопросительный жест Хеллера кивает, успокаивая:

— Ничего, сейчас пройдет.

Еще один поворот, и перед ними стеклянная дверь, а на ней табличка с тремя черными силуэтами стилизованных барок, омываемых немногочисленными, но бурными волнами.

Вот, стало быть, эти барки и мчат к родным берегам дух человеческий, непреходящие ценности, все неоспоримое, мчат в настоящее время под командой господина Дункхазе. Полагается ли здесь стучать?

Ответа на легкий стук Рита Зюссфельд и Хеллер не получают, а потому входят и сразу же, разойдясь в разные стороны, прижимаются к стене, словно стражи у дверей; им ничего другого не остается: на полу и на столах, на батареях отопления и на полках разложены, а на стенах развешены крупноформатные фотографии. У окна, стоя на узкой полоске суши, редактор Дункхазе — тщательно — небрежная прическа, фаянсовая чашка в руке — мрачно разглядывает фотографии на полу, словно обманувшее его ожидания озеро, из которого ничего не выудишь.

У Хеллера тотчас мелькает мысль: а он вполне мог бы сидеть в моем классе. Слева, рядом с Дункхазе, пожилой фотограф, он смущен, клетчатая спортивная кепка сдвинута на затылок; справа, рядом с Дункхазе, дочь фотографа — бледная, плоскощекая, с нашивками американского сержанта на рукаве, — очевидно, она работает с отцом.

Дункхазе здоровается, отвлекшись от фотографий, весьма кратко, скорее намеком, и вновь погружается в тоскливое созерцание. Видимо, редакция предполагает создание фотоальбома, называться альбом должен «Люди нашей страны», а мрачен Дункхазе именно потому, что фотографии не дают представления об их стране, вернее сказать, они иллюстрируют совсем не ту страну, которую он себе представляет. Внезапно одна его нога дрогнула, он осторожно отодвигает фотографии ногой чуть в сторону, разгребает себе брод и рассматривает фотографии под другим углом; но результат столь же плачевный, он с отвращением мотает головой, вздыхает и объясняет семейству фотографов причину своего недовольства: