Живой пример

Едва она отъезжает, как позади ее машины вспыхивают фары, кто-то, подавая ей знаки, следует за ней на некотором расстоянии, поворачивает, как она, направо и снова направо, стараясь при этом ехать на той же скорости, что и она. Обогнать ее он явно не хочет, но и отстать— тоже, должно быть, один из обычных бессмысленных преследователей, думает Рита и прикрывает рукой зеркало заднего вида.

Она благополучно проезжает мимо старика на велосипеде, тормозит, безопасности ради, завидев господина с собакой, переходящего улицу, ловким виражом сохраняет рассеянного пенсионера для его семьи; сегодня ей все удается, она даже избегает столкновения на неосвещенном перекрестке и, успешно продвигаясь вперед, сворачивает на Хоэлюфтшоссе, а потом на Инноцентиаштрассе.

Он все еще едет за ней? Да, все еще. Словно у него те же желания, что и у нее, или им управляет тот же механизм; он, как и Рита Зюссфельд, замедляет ход, наезжает, как она, одним колесом на тротуар и останавливается перед фонарем.

Да это же Маттисен! Так и есть — редактор Маттисен, сотрудник господина Дункхазе, он проворней ее вылезает из машины, подходит к ней, только чтобы спросить, как далеко продвинулась их работа. И еще — не согласится ли она с ним поужинать?

— Да, — говорит она, — то есть нет, или, может быть, вы подождете меня немного, и я принесу вам нашу рукопись.

— Не торопитесь, — говорит он, — я с удовольствием подожду, я хорошо переношу свое общество.

Рита Зюссфельд, не прощаясь, идет к дому, который освещен ярче соседних домов, подымается по ступенькам и вдруг, повернувшись к машине, машет рукой — не потому, что этого от нее ждали, а просто, чтобы как-то разрядить свое необычное напряжение.

Двери все распахнуты или едва притворены, ничто не изменилось с тех пор, как она ушла, по-прежнему на ее письменном столе лежит папка и разорванный чек, звезды из теста на кухонном столе ждут, чтобы их сунули в духовку. Однако на вешалке она видит волглое пальто Марет, небрежно повешенное на плечики.

— Марет? Где ты, Марет?

Хотя сестра и не отвечает, Рита знает, где она ее найдет, и поднимается по лестнице медленно, но шумно, словно хочет заранее предупредить о своем приходе. Марет уничтожает следы бегства Хайно Меркеля, не поднимает глаз на сестру и не отвечает на ее приветствие. Даже когда Рита входит в комнату, Марет не обращает на нее внимания и продолжает мрачно заниматься своим делом, явно желая уклониться от общения с сестрой. Видимо, надо преградить ей дорогу, чтобы она подняла глаза, пожалуй, лучше всего встать перед открытым шкафом или опустошенной полкой. Боже, с какой сосредоточенностью поднимает Марет с пола его ботинки, как аккуратно ставит их носами вперед, как бережно касается их пальцами, словно желая вдохнуть в них жизнь, впрочем, кто знает…

— Ты могла бы мне ответить, Марет.

Сестра на мгновение замирает в нерешительности и невозмутимо продолжает уборку.

— Что случилось, Марет? Теперь у нас будут такие отношения?

Сестра, не разгибая спины, бросает наконец на нее какой-то неодобрительный, оценивающий взгляд.

— Почему ты не говоришь, что произошло? Почему ты убежала от меня на вокзале?

Движение руки, скупое, отсекающее: не задавай, мол, такие вопросы, они уже пи к чему. Красный шарф, синий шарф, белый шарф — она складывает их один за другим, приглаживает рукой и убирает в шкаф.

— Если ты считаешь, Марет, что я в чем-то виновата, то объясни, в чем?

Ясно, что старшая сестра, хотя она в этом никогда не признается, лишь ждала подобного вопроса или какого-то слова, что явилось бы поводом, потеряв всякое самообладание, обрушить на Риту все накопившиеся упреки, точно Рита могла позволить себе все что угодно, но только не спрашивать, в чем ее вина, Марет поворачивается к ней и с такой яростью взмахивает кожаным ремнем, что раздается резкий, как удар кнута, хлопок.

— Ты и правда не знаешь, что произошло? Все еще не знаешь?

Она явно не в силах говорить, стоя вот так, в напряжении, против сестры, она должна снова чем-то занять руки, чтобы бросить ей в лицо обвинение и высказать свои обиды.

— Ну вот, ты своего добилась, Рита, благодаря тебе он понял, чего он действительно стоит, и, если хочешь знать, на его месте я бы тоже ушла.

Снова застучало в висках и возникла ноющая боль в желудке, от которой ей стало дурно.

— Прости, Марет, но мне надо сесть.

— В его состоянии, при его ранимости, ты же знаешь, Рита, как он подозрителен, как боится всего, что походит на сочувствие. Ему только одно могло помочь: признание со стороны без всякого снисхождения.

Рита Зюссфельд достает из пачки сигарету, но забывает прикурить.

— Но я, Марет, я-то здесь при чем?

— Хайно выяснил, кому он обязан премией, он узнал, кто организовал для него в жюри недостающий голос, понимаешь? Скорее всего, он даже прочел протоколы ваших заседаний.

Рита Зюссфельд замечает, что сигарета начинает дрожать у нее в руке; она быстро перекладывает ее в другую руку, но дрожь не унимается.