Живой пример

Это был его праздник. Он пригласил к себе товарищей, потому что считал это своим долгом: так блестяще выдержать устный экзамен, впервые после великого Марангаса — это требовало воздаяния. Но название балу дала Люси: «Из реторты».

И вот теперь ее окружили гомункулусы на негнущихся ногах, извивающиеся круглые черви, загорелые роботы в спортивных майках с генетическими командами на груди; были тут и веселые головастики на тонких ножках, и трехглазые существа, и маски, выставлявшие напоказ под стеклом окрашенное вещество мозга. Они двигались как заведенные: одни словно что-то утаптывали, другие рубили топором, жали серпом, водили пилой. Их было не унять ни словом, пи жестом. Ожесточенно и бесстрастно выполняли они задание, готовые повиноваться лишь зашифрованному приказу изобретателя. Они требовали, чтобы им не мешали чествовать Люси, мешковидную амебу, — чествовать столько времени, сколько предусмотрено программой, а она в это время пыталась привлечь внимание Виктора, махала ему, счастливая и усталая: вызволи меня отсюда, ну пожалуйста! Он был единственный, кто не поздравил, еще не поздравил ее с избранием, он, Виктор Гайтанидес, которому достаточно было его обычной чопорности, чтобы средневековый гомункулус, чью роль он сегодня играл, выглядел вполне достоверно. С торжественной церемонностью наливал он гостям терпкое вино, подбирал музыку, побуждавшую к механическим движениям, одергивал коллег, выпадавших из роли, но от Люси не укрылось, как старательно избегал он остаться с ней наедине в каком-нибудь уголке этого большого дома, который родители всегда предоставляли в его распоряжение, уезжая отдыхать на Пагасейский залив.

Он не отвечал на молчаливые призывы Люси, только чуть заметно поклонился ей из темноты, с балкона: тебе ведь это тоже доставляет удовольствие, вот и терпи. И Люси выдержала еще одну бурю приветствий, беззащитная в кольце танцующих, пленница их восторга, выражавшего себя во всевозможных шумах — лопались пузыри, что-то шипело, тикало и капало, трещало и хлюпало, кто-то воспроизводил изначальный звук жизни — слышалось долгое «у-у-у». Наконец они остановились, общий вздох облегчения, радостный гул: круг разомкнулся, и Люси, пока обессилевшие искусственные создания, валясь с ног от усталости, жадно хватались за стаканы, направилась к открытой балконной двери. Виктор уже сам шел ей навстречу, но под предлогом, что он хочет принести ей чего-нибудь попить, протиснулся мимо нее и скрылся в зеленоватом сумраке одной из задних комнат.

— Пойдем, Люси, потанцуем.

Она пошла танцевать с Китсосом, тот с силой сжал ей плечи, руки у него заходили ходуном, словно гаечные ключи, Люси казалось, что он хочет отвинтить ей верхнюю половину туловища от нижней. Рядом с ними танцевал Вагилис, то и дело выпускавший из спрятанного где-то баллона желтый дымок — маленькие ядовитого вида облачка, подобные тем, что клубятся над кипящей лавой, эти же вызывали слезы или кашель и создавали впечатление, будто охающего Вагилиса съедает кислота. А вон тот безглазый гном с большущей головой, который волочит за собой электрический шнур с вилкой, — это Стратис, прозванный у них Губкой. Не только эта, по и другие комнаты скудно освещены лампами с зеленым ободком, их тусклый свет напоминает сумерки праисторического хаоса или мерцающий полумрак морских глубин; таким видится и дно реторты.

Опять несколько человек уходит. Кто уходит, освобождается от девиза. Ну, всего доброго. До скорого, Люси. И можешь на нас положиться. Подошел Виктор, поставил на столик стакан, предназначенный для Люси, и не упустил случая проводить друзей до дверей, выйти с ними на тихую улицу, где церемония прощания совершалась более обстоятельно. Гулкие шаги. Свистки. Затихающий смех. На горизонте над морем появилась серно — желтая полоса — глядите! Море празднует вместе с нами. Сквозь открытое окно Люси видела постепенно уменьшающиеся фигуры, видела, как они машут на прощанье Виктору, уже стоя на холме, возле каменной скамьи. Один за другим разогнула она пальцы Китсоса и сняла со своего плеча:

— Извини, Китсос, одну минутку.

Дергающейся походкой, с трудом шевеля руками — палками, она вышла из комнаты, в коридоре едва не упала, споткнувшись о лежавшую на полу странную пару — два тела бутылочной формы в неловком объятьи, — и спустилась вниз по лестнице. На кухне горел свет. Виктор стоял у раковины, левый указательный палец он держал под струей воды, давил его, отсасывал кровь и, вытащив носовой платок, пытался одной рукой перевязать.

— Что это ты делаешь, Виктор?

— Ничего особенного, просто, когда чистишь апельсин, не надо брать самый острый нож.

— На таком вечере, я хочу сказать, на вечере такого характера, — заявила Люси, — кровь не должна литься вообще.

— Конечно, конечно, в худшем случае раствор поваренной соли.

— У вас есть лейкопластырь?

— Вон там, в стенном шкафу.

Люси осмотрела ранку, промокнула кровь, достала из шкафа пластырь, ножницы, вату. Не глядя на него, сказала:

— Ты, Виктор, единственный, кто не поздравил меня с избранием, все остальные это сделали.