Живое предание

3. Наше третье положение касается связи между Вселенским Собором и церковным единством. Совершенно ясно, что, по крайней мере в первом тысячелетии, Вселенский Собор не мыслился как объединительный собор между разделенными Церквами, а предполагал доктринальное единство и евхаристическое общение между ними. Поэтому есть явная разница между основным употреблением слова «вселенский» сегодня и тем значением, которое оно имело, когда относилось к соборам прежнего времени. Легко в связи с этим припомнить взгляд св. Кирилла Александрийского на Нестория в 431 году, Диоскора — на Флавиана в 449 году, римских легатов в Халкидоне — на Диоскора в 451 году. В каждом из этих случаев доктринальные расхождения требовали, чтобы православные епископы были членами собора, а заподозренные в ереси занимали места «на середине», т. е. как ответчики. Так и на великом соборе, созванном при патриархе Фотии в 879–880 годах, признание Фотия законным Патриархом и сослужителем легатами папы Иоанна VIII должно было быть торжественно провозглашено, прежде чем заинтересованные стороны согласились провести совместный собор[49].

Идея объединительного собора, т. е. совещания между Церквами Востока и Запада, бывшими в состоянии раскола, в конце Средних веков поддерживалась греческой стороной в целях восстановления единства. Панство не желало принимать этой идеи. Так, оно добивалось римского вероисповедания и получило его от императора Михаила VIII Палеолога до Лионского собора (1274).

В четырнадцатом столетии многие греки приписывали неудачу попыток объединения именно тому, что не была соблюдена соборная процедура. Со стороны византийцев предложения об объединительном соборе делались затем не однажды: они включали не только проект, представленный папе Бенедикту XII в 1339 году Варлаамом Калабрийцем[50], но также несколько предложений со стороны консервативного монашеского руководства, возобладавшего в византийской Церкви после 1347 года. В 1367 году император–монах Иоанн Кантакузин, выступивший от имени Греческой Церкви, предложил папскому легату Павлу устроить «кафолический и вселенский собор», чтобы «епископы, находящиеся в ведении Вселенского Патриарха в ближних и дальних странах, т. е. митрополит Руси с некоторыми из его епископов, митрополиты Трапезунда, Алании и Зикхии, могли собраться в Константинополе, а также другие патриархи — Александрийский, Антиохийский и Иерусалимский, а также католикос Иверии (Грузии), Тырновский (Болгарский) патриарх и архиепископ Сербский, и чтобы приехали представители папы»[51]. Проект был официально одобрен Синодом и патриархами Александрийским и Иерусалимским; патриарх–исихаст Филофей Коккин известил об этих новостях архиепископа Охрид–ского и сообщил ему, что «было достигнуто соглашение с посланцами папы, что если наша доктрина (т. е. доктрина Восточной Церкви) будет показана на соборе как высшая доктрине латинян, то они соединятся с нами и будут исповедовать ее» (Miklosich–Mueller. Acta Patriarchates Constantinopolitani. I, 492).Отвергнутый папой Урбаном V в 1369 году, этот проект был возобновлен после торжества конциляризма на Западе, и в конце концов следствием его был Флорентийский Собор. Монашеская консервативная партия Византии, возглавляемая Марком Ефесским, оставалась верной сторонницей идеи объединительного собора. И, очевидно, с самого начала он был назван «вселенским», ибо действительно отражал византийскую идею ойкумены, Востока и Запада.

Была ли идея объединительного собора, т. е. собора, созванного при отсутствии возможности для всех его членов иметь евхаристическое общение друг с другом, оправдана экклезиологически? Это вопрос, на который современная богословская мысль, безусловно, должна ответить. Неудача во Флоренции очень ослабляет позицию тех, кто был бы сторонником подобного подхода сегодня. Во всяком случае, эта проблема по существу экклези–ологическая: для того, чтобы быть подлинным, собор должен быть собором Церкви. Но возможна ли Церковь вне евхаристического единства? И возможно ли евхаристическое единство без объединенного и сознательного принятия единой, истинной апостольской аеры? Эта дилемма остается неразрешенной, и поэтому идея объединительного вселенского собора вряд ли может быть принята без серьезных оговорок в наше время.