Живи как хочешь

– Ах, какая красота! Я просто не могла себе представить, что здесь все так роскошно и удобно! Моя каюта чудная! Я уже познакомилась с соседкой, она американка и, кажется, очень милая. Она сказала, что я говорю по-английски без малейшего акцента!.. И ванна рядом. А в умывальнике горячая су – кипяток!.. По-турецки вода – су… Я не слишком накрасилась?

– Слишком.

– Нет, ты посмотри, ты даже не посмотрел! Я надела лиловое. Что ты думаешь?

– Думаю, что ты надела лиловое.

– Ну да, ты всегда такой!.. Скажи правду, разве ты не рад, что едешь?

– Рад, – искренно сказал он.

– То-то. А я просто не могу поверить! Столько мечтала об этом и вдруг еду! Милый, условимся так, чтобы хоть в дороге не хандрить! Давай пять дней наслаждаться жизнью без всяких забот!

– Давай.

– Я тебя люблю и ты, кажется, меня еще немного любишь, правда?.. Так ты не надел смокинга? Впрочем, я видела, большинство мужчин без смокингов. Ну, пойдем искать Альфреда Исаевича. На радостях я выпью. Как ты думаешь, будет качать?

– Нет, море как зеркало.

Альфред Исаевич уже сидел за столиком бара в огромном покойном кресле. Он тоже был в хорошем настроении духа.

– …Ну, что, осмотрелись на этом небольшом парусном суденышке?.. Now, sugar plum, я угощаю вас шампанским! Вы знаете, теперь у нас в Америке мода: когда какой-нибудь туз уезжает, то он перед отъездом устраивает на пароходе party для провожающих.

– Это отличная мода, но нас никто не провожает, мы с Виктором не тузы, – весело сказала Надя.

– Зато нас в Нью-Йорке будут встречать. Явится и мой директор, и интервьюеры. Но именно потому, что здесь нас никто не провожает, нам, бедненьким, надо утешать друг друга. Наденька, вы какую марку предпочитаете?

– Все марки.

– Что ж пить теперь шампанское, уж лучше за обедом, – сказал Яценко, чувствуя, что и он приходит в какое-то особенное светское состояние.

– Нельзя. Пароход отойдет до обеда, а у меня такое правило: пить шампанское в момент отъезда… Вот и он, красавец, и, разумеется, в смокинге, не то, что мы, грешные, – сказал Альфред Исаевич, увидев издали Делавара. Смокинг очень к нему шел. Надя смотрела на него с сочувственным любопытством. – Ваше превосходительство, какую марку шампанского вы предпочитаете? – спросил Пемброк, переходя с южно-русского языка на бруклинский.

– Поммери 1911 года у них, конечно, нет. Тогда Монтебелло 1929-го, – весело сказал Делавар, садясь рядом с Надей. – Господи, какие ужасные фрески в этом баре. Пьеро делла Франческа, если б зашел сюда, то немедленно бы удавился. Я обожаю Пьеро делла Франческа.

– That's right, – сказал Пемброк, тотчас скисавший от таких разговоров. – Стюард, дайте нам шампанского… Скажите ему сами ваш год, я уже забыл. Вы обедаете с нами или у себя, посреди великолепия вашего «Фонтенебло?"

– Год 1929-ый. Это небывалый год в истории французского виноделия. Обедаю я, разумеется, с вами… Кстати, у меня в «Фонтенебло» замечательные boiseries.

– Значит, нельзя будет за столом разговаривать по-русски, сказал Наде Пемброк, пока Делавар обсуждал со стюардом марки вин. Сэр Уолтер, бросьте мерехлюндию! Едем в Америку, не плохая страна, а? Я люблю Францию, но всегда рад, когда возвращаюсь домой. Сильвия как будет рада!.. А я вам между прочим приготовил сюрприз.

– Какой? Альфред Исаевич, какой?

– Дорогая, на этом суденышке будет впервые показан наш фильм! Они меня умолили дать им ленту.

– Ах, как я рада! Я в восторге! – сказала Надя.

– Buenos, – сказал Пемброк, довольный своим сюрпризом. – Buenos Aires! Я страшно рад, что через неделю буду дома. Первым делом я приглашу к себе Мак-Киннона. Время от времени надо делать check up.

II

На этом же пароходе был и Гранд.

Опасность во Франции ему как будто не грозила. Он в самом деле был уверен, что Тони жалобы на него не подаст. Но слова Норфолька о том, что полиция собрала о нем какое-то «досье», произвели на него впечатление. Гранд три раза сидел в тюрьме и, хотя это было не во Франции, материал для «досье» у французской полиции мог быть. Благоразумнее было поскорее уехать.

Кроме того, Гранд очень боялся встретиться в Париже с Тони. Ему было перед ней совестно. Гораздо легче и приятнее было бы, если б украденные им бриллианты принадлежали богатому человеку: Гранд убежденно считал всех богатых людей мошенниками – как Фенелон считал всех республиканцев ворами. Но, в конце концов, эти бриллианты не были собственностью Тони и достались бы наследникам погибшей дамы, – то есть верно также богачам.