Живая плоть

На его девятый день рождения родители обсуждали вопрос об организации вечеринки. Виктор никогда не забывал обстоятельств, но уже не помнил, чья это была идея – отца или матери. День рождения был в июне, но планы вечеринки были составлены загодя. Мать Виктора думала, что нужно разослать приглашения, но не знала, как их писать, так что, хотя на хлопоты ушло много сил, ничего, собственно, сделано не было. Если день будет погожим, вечеринку можно было бы устроить в саду, но кто в Англии мог бы сказать, будет ли 22 июня солнечным? Мать не хотела видеть всех этих маленьких мальчишек – из девочек приглашать было некого. Она не была домовитой хозяйкой, но ей была противна мысль, что мальчишки будут повсюду носиться. Говорить в школе что-нибудь о праздновании своего дня рождения Виктору не разрешали. Ему было запрещено приглашать ребят до определенного срока, но, конечно, он намекал, что родители хотят устроить званый вечер. И до последнего момента его мать не знала, что приготовить. Это было труднее всего. Закуски должны были быть простыми и, самое главное, как можно менее маркими. Виктор был на одной вечеринке, где дети швырялись друг в друга едой, и он по глупости упомянул об этом дома. Мать ежедневно говорила о его дне рождения, причем так, будто его празднование подводило границу ее счастью и душевному спокойствию. По одну сторону лежали невообразимые труды, беспокойства, проблемы, а по другую, если ее удастся достичь, чудесные покой и свобода. Иногда мать плакала. Как-то вечером, шла первая неделя июня и приглашения все еще не были разосланы, она разрыдалась и принялась спрашивать, с какой стати они вздумали устраивать все это празднество, что им пришло в голову, в своем они были уме? Отец успокоил ее, крепко обнял и сказал, что, если она не хочет, никакой вечеринки не будет. Это поразительно подействовало на мать, она утерла слезы, улыбнулась и сказала, что они не хотят ее, так ведь? Тут же повеселела, включила радио и заставила отца с ней танцевать. Плавно двигаясь по комнате, она напевала «Песочный человечек, принеси мне сновиденье», и никакой вечеринки они так и не устроили.

Став постарше, Виктор иногда примыкал к той или иной компании, но тесной дружбы так и не завел. Никогда не проявляя лидерских качеств, он скорее выступал в роли прилипалы. Сказать ему было почти нечего, но он не был и хорошим слушателем. Молчаливый или немногословный, он жил в своем мире, как написал один из учителей в школьном отчете. В его школе, если девушка к четырнадцати годам все еще ни с кем не встречалась, считалась неполноценной, непривлекательной, но парней так не клеймили, и никого не волновало, была у них подружка или нет. Ко времени поступления в политехнический институт Виктор почти не разговаривал с девушками и, разумеется, не бывал ни с кем из них наедине.

Полин сама его выбрала, он вообще мало кого замечал вокруг. Его мать, которой девушка не нравилась, объяснила сыну, что она хочет выйти замуж, не так уж важно за кого, лишь бы он был молодым, привлекательным и с перспективой хороших заработков. В то время Виктор был очень привлекателен, так говорили все. Он слегка кичился своей внешностью и был доволен, когда пришла мода на длинные волосы.

У Полин были подруги, но он не общался с ними. Его раздражали женские голоса, их тембр и манера говорить. Не испытывал он особой нужды и в друге. Один только Алан мог претендовать на эту роль, но в свободные от работы часы они виделись редко, а по вызовам ездили на разных машинах. Кроме возраста и пола, у них не было ничего общего. У Алана была жена с ребенком в Голдерз-Грин, подружка в Камберуэлле, и он был помешан на машинах 1916–1930 годов и на регби. Виктор мог проявить интерес к машинам, и только. Какой же это товарищ, думал он, который бросил тебя в беде, даже не прислав открытки. У него никогда не было друга, но теперь, похоже, мог появиться. Эта новизна возбуждала его. Облачившись в новые брюки и туфли, Дженнер почувствовал себя другим человеком. Он и чувствовал себя новым, тем, кто работает над собой, старается сделать себя лучше. Теперь годы детства и юности, одиннадцать лет, проведенные в тюрьме, представлялись ему смутными и выдуманными, словно все это происходило в прошлой жизни – собственно говоря, в Новой Зеландии.

И, однако же, без этого прошлого он так и не узнал бы Дэвида. Очень дорогой способ завести друга, подумал он, садясь в поезд, и перед его взором встала картина тюрьмы, та ночь, когда Кэл и еще трое изнасиловали его. С какой стати сейчас думать об этом? Сев на сиденье и раскрыв первый из купленных журналов, он отогнал эту мысль прочь.