кровь благородную дал Ноев внук, и знатность их — не прихоть государя: их кровь, язык и нравы не грязнит чужая примесь, что была б во стыд.
Неужели не знал Дон Кихот слов дона Диего Лопеса де Аро, которые, по воле Тирсо де Молины, тот произносит в первой сцене второго акта в «Женской осмотрительности», когда начинает словами:
Вассалов мало в той земле моей, но рабства римского не знали сроду: хранят — без крепостей, мечей, коней — нагую храбрость, дикую свободу.36
И разве не знал Рыцарь, что сказал Камоэнс в строфе одиннадцатой четвертой песни своих «Лузиад»:
Бискаец не любитель краснобайства, но никогда не спустит чужаку обиды либо наглого зазнайства.37
По крайней мере, раз уж была у него в библиотеке «Араукана» дона Алонсо де Эрсильи и Суньиги, бискайского рыцаря, да притом ее пощадили во время судилища, он прочёл, надо полагать, то место из песни XXVII, где говорится, что
хоть земля бискайцев так бедна, но благородством искони известна: их рыцарственность древняя видна во всех деяниях и повсеместно.38
«Как не рыцарь?» — воскликнул бискаец, справедливо оскорбившись; и два Дон Кихота встретились лицом к лицу. Потому и описывает Сервантес это событие так подробно.
Услышав вызов бискайца, ламанчец отшвырнул копье, выхватил шпагу, прикрылся щитом и ринулся в бой.
Глава IX
И завязался необычный поединок или «удивительный бой между храбрым бискайцем и доблестным ламанчцем», как назвал это событие Сервантес в подзаголовке главы IX, придав ему все то значение, какого событие и заслуживает.
И вот идет сражение меж двумя равными, меж двумя безумцами, и, кажется, грозят они небесам, земле и адской бездне. О редчайшее в веках зрелище, сражение меж двумя Кихотами, ламанчским и бискайским, сыном равнины и сыном зеленых гор. Не мешает перечитать описание Сервантеса.
«Я не рыцарь? Я — и не рыцарь?» Услышать такое бискайцу, и от кого — от Дон Кихота? Нет, такое стерпеть нельзя!
Позволь мне, Дон Кихот, сказать слово о крови моей, о моем роде–племени — ибо ему я обязан тем, каков я есмь и чего стою, ему же обязан и тем, что в состоянии постичь чувством и жизнь твою, и деяния.
О земля моя, моя колыбель, земля отцов моих, дедов и прадедов, земля детства моего и отрочества, земля, где встретил я спутницу всей моей жизни, земля моей любви, ты сердце души моей! Твое море и твои горы, о моя Бискайя, сотворили меня таким, каков я есмь; та земля, что породила твои дубы, и буки, и орешники, и каштаны, породила и мое сердце, о Бискайя.
Спорил некто из рода Монморанси39 с неким баском и, озлившись на моего соотчича, не преминул сказать ему, что они‑де, Монморанси, ведут начало от века, не помню, то ли восьмого, то ли десятого, то ли двенадцатого, а мой баск и ответь ему: «Вот как? А вот мы, баски, ведем начало от века, и точка!» Да, мы, баски, ведем начало от века, и точка. Мы, баски, знаем, кто мы и кем хотим быть.
Вот видишь, Дон Кихот, баск отправился к тебе в Ламанчу, чтобы отыскать тебя, и вызывает тебя на поединок, поелику ты отказал ему в звании рыцаря. И как же при виде баска, да еще из Аспейтиа родом,40 не вспомнить снова еще одного странствующего рыцаря, баска и тоже родом из Аспейтиа, а звался он Иньиго Яньес де Оньяс и Саэс де Бальда, из родового замка Лойола, и был основателем Воинства Христова? Не он ли венец всего нашего рода–племени? Не он ли герой наш? И разве не должны мы, баски, сказать во всеуслышание: он принадлежит нам? Да, нам, в первую голову нам, а не иезуитам. Из Иньиго де Лойолы они сотворили Игнатия Римского, из баскского героя — иезуитского святошу. Во всем виноват мул, верхом на котором ехал герой!41
Мул же дона Санчо де Аспейтиа так разбрыкался, что сбросил бискайца наземь, и вот нам урок — сражаться надо спешившись. Так был побежден бискаец: не потому что рука была слабее либо мужества не хватало, а по вине своего мула, который был, дело ясное, не бискайским. Если бы не распроклятый мул, туго пришлось бы Дон Кихоту, можете не сомневаться, и он бы выучился относиться почтительно к бискайской стали, которая
бедна на речи, на дела богата.