— Тогда у меня вопрос, — улыбнулся он. — Первый — а зачем он нужен? Точнее, зачем нужен именно этот университет? Римболд — не самый престижный, прямо скажем. Есть императорская военная академия, к примеру, откуда выходят лейтенантами, а самые способные — майорами с фантастическими перспективами. Талантливые офицеры нужны везде, причем не только в горячих точках, ведь и солдат нашего спецназа кто-то должен обучать.
Хорошая попытка, право слово. Мне предлагаются звание и карьера в тепленьком местечке, если я правильно понял. Но увы — это не то, чего я жажду. И уж тем более я не стану обучать карате солдат: это искусство создано для самозащиты, а не для войны. Такова традиция моих учителей, такова моя традиция. Но вслух я этого не сказал, хоть и хотелось.
— Спасибо, но меня не интересует карьера военного.
— Тогда что вас интересует?
— Спасибо, что наконец-то спросили именно в такой форме, а не вопросами-приказами, но я вам ответил чуть ранее. Я хочу закончить университет. Причем тот, который я выбрал, а не тот, что вы предлагаете.
— Хорошо, воля ваша, — легко согласился пфальцграф, — в таком случае что мешает вам совместить учебу в университете и обучение вашей технике императорских офицеров и гвардейцев?
— Время, ваша светлость, время. В сутках слишком мало часов. Помимо учебы я хочу заниматься самосовершенствованием, гулять с друзьями и так далее. Уверен, вы знаете, что мое детство с одиннадцати лет и до нынешнего времени было совсем нерадужным, и потому я предпочту проводить свободное время по своему усмотрению, а не по вашему. Все люди мечтают о счастье, но не каждый видит его в служении империи. Дедушка, вы только не поперхнитесь, пожалуйста, — обратился я к Александру Тимофеевичу.
Гронгенберг вздохнул.
— Должен заметить, что я был уверен в обратном, — сказал он. — Рыцарь-дворянин, не желающий служить императору… Как-то странно, вы не находите?
Я покачал головой.
— А в каком месте я рыцарь? Вырос с убеждением, что я убогая единичка и ни на что не гожусь, кроме как свечи зажигать, но поскольку канделябры со свечами ушли в прошлое, — значит, вообще бесполезен и мой удел быть пешкой в селекционно-политических игрищах Домов.
— А как же любовь к родине? Ведь теперь у вас есть возможность послужить ей и императору так, как не всякий настоящий маг может.
Родина? Я люблю ее, да только она осталась в прошлой жизни. Аквилония же ничего не значит ни для меня, ни тем более для Реджинальда.
— Родина, ваша светлость, это как родители. Ее легко и естественно любить, если она любит. Но когда меня швырнули в тюрьму за преступление, которого я не совершал, за меня никто не заступился. Мне грозило минимум двадцать лет, а то и пожизненное, мой дядя требовал смертной казни, забыв, что я еще ребенок, и что? Император не пришел и не вызволил меня из-за решетки, так откуда у меня возьмется желание ему служить?
Пфальцграф немного смутился таким поворотом разговора.
— Видите ли, против вас было очень много серьезных доказательств. Посмотрите на эту печальную ситуацию с точки зрения императора, он ведь не всевышний, откуда ему было знать, что вы невиновны?
— Нет, это вы посмотрите с моей. Вот я сижу в одиночной камере, не имея за собой никакой вины, а передо мною — крайне неприятные перспективы. Провести жизнь в тюрьме или сдохнуть в пустыне, пытаясь доказать, что невиновен. Вы правда думаете, что в тот момент меня волновало, откуда император узнает о моей невиновности?!! Да ни на грош. Моя родина, возглавляемая императором, швырнула меня вначале в тюрьму, а потом в пустыню, и мне даже воды не дали ни капли, видите ли, слишком тяжкое преступление и слишком веские доказательства. Потому завязывайте, ваша светлость, с дешевой пропагандой, я не собираюсь жертвовать родине или императору остатки своего детства, я им вообще ничего не должен. А когда стану взрослым и Дом Сабуровых отпустит меня в свободное плавание — ну, тогда и поглядим. Может статься, мне все же понадобится титул, но быть младшим сыном чужого Дома уже немного надоело. И тогда, если ваше желание повысить боевые возможности пустотников не исчезнет, у нас будет тема для разговора по существу, а пока ее нет. И, к слову, несовершеннолетних детей на службу призывать — самое постыдное дело да к тому же противозаконное.
Я говорил это с определенным умыслом. Если Гронгенберг захочет форсировать события — вот ему и подсказка, как именно он может это сделать. Надавить на деда, чтобы тот дал вольную досрочно, а затем каким-то образом приписать мне несколько лет. Тогда у пфальцграфа открываются широкие возможности манипулировать мною, вплоть до призыва в армию, но и у меня появляется возможность, став взрослым, продать акции и свалить из Аквилонии, да подальше. И все, свобода, я снова буду сам себе хозяин.