Жесткая проба

– У меня нет. Дядька не оставлял.

Незнакомый подергал новенький прочный замочек.

– Что там?

– Откуда я знаю? Дядька говорил, белье, старье всякое...

Второй мужчина подошел, всунул в дужку замка какую-то железку и нажал. Замок вместе с петлями отделился от баула. Сверху была ветошка, под ней, сверкая черным лаком, лежали в два ряда дамские босоножки.

– Так, говоришь, рубашечки, кальсончики? Ничего себе, кальсончики!..

Ребята повскакали, подошли, заглядывая в баул.

– Товарищи, отойдите! Это вас не касается.

– Как это – не касается? – сказал Костя, подтягивая трусы. – Мы тут живем, нас все касается.

– Попрошу! – повысил голос незнакомый.

Ребята отошли.

Босоножки пересчитали – их оказалось двадцать восемь пар, – уложили снова в баул, перевязали его веревкой.

– Оружие есть?

– Нет.

По карманам Алексея уверенным движением скользнули чужие руки.

– Пошли!

– Куда?

– Там узнаешь.

– Так я ж тут ни при чем! Я ничего не знаю!

– Там скажешь.

Алексей растерянно оглянулся на ребят и вышел. Впереди него шел мужчина с баулом, второй шел сзади. Из подъезда пошли к деревьям. В тени их стояла закрытая автомашина, которой Алексей, подходя прежде, не заметил. Его подтолкнули в открытую дверцу кузова, один из мужчин влез следом и запер дверь. Мотор заработал, кузов затрясся, маленькая лампочка у потолка начала мигать. Ехали недолго. Машина остановилась, сопровождающий открыл дверь, вылез, подождал Алексея. Двор с железными воротами окружал высокий кирпичный забор. Машина стояла у подъезда.

– Проходи, – кивнул сопровождающий.

Дверь, ярко освещенный коридор. Ещё дверь, ещё коридор. В конце коридора сидел милиционер. Он поднялся, открыл дверь, обитую железными листами.

– Ещё замели? – сказал милиционер сопровождающему.

Тот невнятно буркнул что-то, кивнул Алексею:

– Проходи!

Алексей шагнул и оказался в комнате, где не было никого. Он обернулся.

– Так как же...

Дверь с лязгом закрылась. В углу стоял длинный деревянный ящик, вроде топчана, с изголовьем из наклонной доски. Под потолком висел голый пузырь яркой электрической лампочки. Наглухо закрытое окно переплетала прочная решетка.

Алексей несколько минут стоял, не зная, что делать, потом застучал в железную дверь. В маленьком круглом отверстии показались глаз и часть носа милиционера.

– В чем дело?

– Почему меня заперли?

– Заслужил, вот и заперли. Сюда на вечеринки не возят.

– Так я же... Это – тюрьма?

– Ка-пэ-зэ. Камера предварительного заключения.

– Так за что?.. Я же...

– Значит, есть за что. Небось сам лучше знаешь.

– Ничего я не знаю. Ничего такого я...

– Это следователю скажешь. И хватит! Разговаривать не положено.

Глазок в двери закрылся.

Алексей сел на ящик, но сейчас же вскочил. Он не мог сидеть, не мог стоять на одном месте.

«Вот так влип... Проклятая Жаба! Как был гадом, так и остался... Прикинулся – бедненький, несчастный... А я-то, дурак, нюни распустил, пожалел сволочь такую... Украл он их, что ли? Наверно, раз так... Значит, и его тоже? Иначе откуда у них тёти Дашина расписка... Хотел за меня спрятаться, подлюга. Ну, врешь, я тебя покрывать не стану. Тюрьма по тебе давно плачет... А если?.. А если и меня? Нет, не может быть! Все же знают... А что знают? Никто ничего не знает! Никто не видел, кроме тети Даши. Скажут, соучастник – и всё! Нет, я докажу! Я всё расскажу, они поймут... Почему же не зовут?»

Алексей забарабанил в дверь кулаком.

– Прекратить безобразие! – крикнул в глазок милиционер.

– Пустите меня к следователю!

– Позовут, когда надо. И давай веди себя культурно, а то хуже будет!

– Так зачем я буду сидеть, когда...

– Сказано: когда надо – позовут. И не шуми!.. Впервой?

– А что же, по-вашему...

– Привыкнешь.

Глазок закрылся.

С милиционером не договоришься. И от него, наверно, ничего не зависит. Делает, что ему скажут, и всё... Выходит, он самый настоящий арестованный, арестант, хотя ни в чём не виноват?.. Да, но они-то не знают, они считают, что он виноват... И ребята в общежитии тоже, наверно, думают... Ничего, час-два подержат, потом позовут, расспросят, и он пойдет домой. Хватит бегать...

Алексей сел, потом лёг на деревянный ящик. В камере нестерпимо воняло карболкой. Наверно, недавно делали дезинфекцию.

Нечего паниковать. Они сразу увидят, что он ни при чём. Надо спокойно ждать, пока за ним придут. Не будут же его зря держать здесь всю ночь.

Алексей лежал и прислушивался. У него хороший слух, он издалека уловит звук шагов, звяканье ключей. Но шагов не было, ключи не звякали. И вообще не было ничего. Ни звука не доносилось ни от двери, ни через стены, ни сквозь окно. В ушах стояла звенящая тишина. Только часто и сильно бухало сердце.

Ему хорошо – он посидит час-два, и всё. А если люди в тюрьмах сидят годами? И ни звука, только сердце стучит... Жуткое дело! С ума можно сойти... Это, наверно, нарочно делают так, чтобы было тихо. Стены толстые или звукоизоляция?.. И потом, сейчас ночь. Уже небось часа два... А что, если все поуходили и спят и никто не собирается вызывать? Над ними не каплет...

Алексей снова вскочил. Из жестяной кружки, прикованной цепью к бачку, напился воды. Она была теплой и тоже пахла карболкой.