Жертва судебной ошибки

— Я согласился, — продолжал Дюкормье, улыбаясь. — Г-жа Мимеска, к тому же, по-своему очень честна; я тщательно проверил ее воспоминания о многих разговорах с бароном, и у меня имеется уже несколько драгоценных данных. И теперь, если графиня сдержит слово, в чем я не сомнева-юсь, и ловко узнает от барона нужный мне секрет, то я сейчас же сообщу его принцу. Подумайте, дорогая, на что нам тогда рассчитывать от него, помня его слова: «Надо надеяться, граф, что мы снова увидимся когда-нибудь в Б.» Ну-с, милая Жозефа, ошибся ли я, говоря, что графиня, быть может, сделает вас женой посла? Надо ли упоминать о всесильном влиянии моего высокого покровителя, князя де Морсена? Надеюсь, он также поможет в этом деле. Поддержка князя ни разу мне не изменяла; и вы часто говорите, что у меня, вероятно, есть талисман, с помощью которого я могу всего добиться от князя. Еще одно слово, — прибавил Дюкормье, видя, что мало-помалу убеждает жену, — откровенно говоря, неужели вы думаете, если бы я хотел иметь графиню Мимеска любовницей, то был бы так легкомыслен, что стал бы открыто ухаживать за нею? И она, такая тонкая бестия, неужели, вы думаете, не сговорилась бы со мной, чтобы обставить нашу связь тайной? Это легкая вещь для таких опытных людей, как мы с графиней, тем более что у нее тысяча причин очень дорожить бароном Гердером.

Только что г-жа Дюкормье протянула руку мужу в знак доверия и прощения и хотела ответить ему, как лакей открыл настежь двери гостиной и доложил:

— Герцог и графиня де Спинола.

По взгляду и полуулыбке; с какими г-жа Дюкормье глядела на мужа, когда он шел навстречу гостям, легко было видеть, что Анатоль совершенно разуверил и убедил свою жену. Действительно, он говорил правду, по крайней мере, относительно политического соглашения с красивой графиней. Что же касается любовного вопроса, то графиня Мимеска была так опытна, как говорил Дюкормье, и сам он был образцом такой хитрости, лживости и развращенности, что и несравненно более доверчивые люди, чем г-жа Дюкормье, усомнились бы в чистоте отношений подобной парочки.

Лакей последовательно доложил:

— Его светлость маркиз Паллавичини.

— Князь и княгиня Ловештейн.

— Его превосходительство адмирал сэр Чарльз Гумпрэй.

— Маркиз и маркиза де Монлавилль.

— Его светлость герцог Вилла-Родриго.

— Барон и баронесса Люснэй.

— Его светлость фельдмаршал князь Ротенберг.

— Лорд и леди Бумберг.

И наконец:

— Его королевское высочество принц.

XLII

Под утонченной вежливостью, с какой Анатоль Дюкормье встречал своих высоких гостей, внимательный наблюдатель угадал бы упоение гордости. Несмотря на свою смелость и пренебрежение к понятиям о том, что дурно и что хорошо; несмотря на слепую веру в непреложность аксиомы, заимствованной Дюкормье у своих первых наставников в политике и гласившей, что успех оправдывает все и что честен тот, кто ловок, и наоборот; наконец, несмотря на энергичный, закаленный характер, этот человек иногда сам поражался, до чего невероятно ему везет. В такие минуты ему хотелось, так сказать, протереть себе глаза, хотелось убедиться, что он игрушка сновидения.

И в этот вечер ему приходило в голову:

«Неужели это я, я — Дюкормье, сын мелкого буржуа, когда-то бывший в положении почти лакея, когда-то презираемый, снедаемый желчью и завистью, нынче принимаю у себя на обед цвет европейской аристократии и принца королевской крови? Все мне улыбаются, все мне служит, все меня возвышает. Я пользуюсь всеми земными благами: богатством, почестями, здоровьем, молодостью, и это в начале карьеры! А где бы и чем бы я был теперь, что я делал бы теперь, если бы поддался на удочку добродетельных россказней этого Бонакэ, вместо того чтобы изведать бесстрашный полет в ослепительные края, где я парю теперь и надеюсь подняться еще выше!»

Дюкормье был из тех податливых, тонких и тактичных людей, которые с удивительной легкостью перенимают привычки, манеры и язык того общества, среди которого они находятся. Побывав в превосходной светской школе обходительности у французского посла в Лондоне и в Париже у князя де Морсена, Дюкормье не только приобрел и усовершенствовал прекрасные манеры, делавшие из него человека лучшего общества, но, как глубокий наблюдатель, он заметил и изучил в знатных домах тысячи тонких оттенков, из которых слагается трудное искусство принимать гостей: искусство быть всем приятным, соразмеряя, однако, учтивость, услужливость или уважение с достоинством и общественным положением каждого из гостей.

Для Дюкормье наблюдать — значит усваивать, по мере надобности, плоды своих наблюдений. Так и в этот вечер он с самой утонченной любезностью угощал своих гостей. Его жена помогала ему как нельзя лучше. Ей хотелось разыгрывать из себя знатную даму; она обладала почти таким же тактом, как ее муж, и превосходно исполняла взятую роль.

Чтобы очаровать принца, Анатоль блистал остроумием, искусно льстил, но делал это без малейшего ущерба для менее знатных гостей. Поэтому в конце обеда принц, сидевший по правую руку г-жи Дюкормье, сказал ей вполголоса, улыбаясь: