Женька. Дачник

— Для кого закрыт, а мне Лука Лукич откроет. Никак тебе Санькина машина досталась? Ты смотри, не задирай нос. Мы с Санькой ладили, он и дрова и сенцо мне возил. В обиде не оставался.

— Тётя Анфиса, надолго снял у вас дачу Пётр Павлович?

Мирониха огорчённо покривила губы:

— Какое там! Говорит, на недельку приехал, родные места посмотреть. А жаль. Он, видать, был бы из дачников дачник: сто рублей отвалил вперёд. — Она толкнула меня под бок — А ещё, слышь ты, велел каждое утро цветы к нему в комнату ставить и за них платит… Стой! Моя станция…

Она вылезла на дорогу и поспешила к задней двери магазина, крикнув мне на прощание:

— Не забывай, Виктор Иваныч, заходи!

«Ишь ты, — подумал я, — раньше и не здоровалась, а теперь— Виктор Иваныч. Вот бы Любка услышала!»

Мне очень хотелось поскорее вернуться к Петру Павловичу, но было так приятно сидеть самому за рулём, что я не удержался и два раза прокатил мимо Любиного дома и посигналил, однако в окошках не было света. Тогда я повернул на асфальтовое шоссе и, наверное, уехал бы очень далеко, если бы шлагбаум у военного городка не оказался закрытым. Видать, сапёры на ночное учение пошли.

Я вернулся в гараж, поставил свою машину в ряд с полуторкой и «ЗИЛом» и укрыл кабину брезентом. А потом поспешил к Петру Павловичу. В Миронихином саду я пробрался между клубничными грядками, спускающимися до самой речки, взошёл на крыльцо и заглянул в приоткрытую дверь. В комнате никого не было. У окна стояла фанерная доска с приколотым кнопками листом бумаги, на котором были начерчены какие-то шестерни, колёса и гайки. Сверху листа было написано чёрными буквами: «Вариант секции тракторосборочного конвейера». Рядом была прислонена большая линейка, похожая на букву Т.

Раздалось знакомое покашливание.

В дверях стоял Пётр Павлович с кринкой в руках.

— Где это ты, механик, застрял? — Он поставил кринку на стол. — Бери нож, открывай консервы.

Я смотрел на Петра Павловича, на его белые брюки, шёлковую рубашку и гладко причёсанные волосы, и мне не верилось, что ещё два часа назад мы вместе возились под машиной.

А он словно угадал, о чём я думаю:

— Ну, чего стесняешься? Мажь масло, ешь.

Пётр Павлович выпил стакан молока, подождал, пока я дожую бутерброд, придвинул мне консервы:

— Бери, бери. Раз открыли, надо доесть. Много у вас комсомольцев в колхозе?

— Порядочно. Почти вся Настина бригада. А из гаража — я и Костя Мельников.

— А коммунистов?

— Двое. Председатель да кладовщик Степан Семёнович.

В саду послышался шорох, над подоконником показалась рыжая Любина косичка — она у неё закручивается торчком, как ручка у чайника.

— И Витька здесь! Вот прилип к человеку! Думаешь, всегда тебе машину будут чинить?

У меня кусок застрял в горле. Пётр Павлович подошёл к окну:

— Это вы, девушки? Заходите.

Рядом с Любой появилась Настя. У той коса перекинута на грудь, на плечах — пёстрая косынка.

— Лучше вы выходите. Мы за вами пришли. — Настя потеребила косынку. — Пойдёмте до тётки Марьи, она умеет из трав лекарство варить — от кашля хорошо помогает.

Пётр Павлович прищурился и махнул рукой:

— Вряд ли помогает. Ну, да всё равно, перед сном прогуляться не грех. — Он снял со спинки стула серый пиджак и выключил электричество.

Дорожка тянулась по берегу речки и была такая узкая, что мне не хватало места идти в ряд со всеми; Любка иногда оглядывалась и чему-то смеялась; у неё есть такая глупая привычка — смеяться без всякой причины.

Когда миновали крайнюю избу, Пётр Павлович спросил:

— Куда же вы меня ведёте?

— На ту сторону, где тётки Марьи дом, — ответила Настя. — Нужно идти до шоссе, там есть мост..

— А вы когда на работу ходите, такой же крюк делаете?

— Ага, весной и осенью. А летом, как вода спадёт, — вброд.

— А почему мост не строите? — спросил Пётр Павлович. — Я видел, на берегу брёвна лежат.

— Они с прошлого лета лежат. Ну, и дождались, что районное начальство хочет половину забрать — там им что-то построить нужно. — Настя махнула рукой. — Так и пропадёт дело.

— А что ж вы, комсомольцы, смотрите? Не нужно отдавать. Кто у вас секретарь?

— Она же и секретарь, — хихикнула Любка.

— А что мы можем поделать! — сердито сказала Настя. — Приедут и заберут. Председатель испугался: «Лучше отдать, говорит, — знаете, как с начальством связываться? Прижмут — не обрадуешься».

— Чужим хочет отдать, а для тётки Марьи трёх столбов жалеет. Она во всём колхозе одна без электричества. Вот сейчас увидите. Просто смех, — без всякого смеха сказала Люба.

Мы поднялись на шоссе и перешли мост. Выглянула луна, и волосы у Насти стали серебряными, а у Любы — медными. Пётр Павлович молчал и хмурился.

Низкая трава шелестела под ногами. Далеко в военном городке зажгли прожектор, и верхушки сосен осветились на том берегу. Пётр Павлович посмотрел в сторону военного городка и вдруг сказал:

— Ладно. Приходите завтра вечером ко мне. Обдумаем положение. А ты, Витя, если поедешь в район, забеги утром, поручение тебе дам.

Впереди тускло засветилось окошко. Это горела керосиновая лампа в доме тётки Марьи.