Женитьба Лоти

С наступлением темноты Рараху принаряжалась, распускала длинные волосы, и мы с нею шли гулять. Мы смешивались с нарядной толпой на главной улице Папеэте перед освещенными витринами китайских лавок, а не то при лунном свете обходили поляну, где плясали упа-упу.

Вскоре мы возвращались домой. Рараху почти никогда не участвовала в развлечениях прочих девушек и среди них слыла благонравной.

Да, это все еще было для нас время мирного счастья, но уже не того ненарушимого покоя и беззаботного веселья в дебрях Фатауа…

И тревога и грусть уже нашли дорожку в наш дом. Я любил Рараху все больше. Для меня она стала единственной в мире; жители Папеэте считали ее моей женой… Приятное уединение все больше сближало нас. Но эта околдовавшая нас жизнь не имела будущего – скорая разлука разрушит все…

…Разлука из разлук – между нами лягут моря и континенты и безбрежные дали вселенной…

X

Как-то мы собрались в гости к Тиауи, в ее дальнюю деревню. Рараху заранее радовалась этому путешествию. Рано утром мы вышли по дороге в Фаа с легким по-таитянски багажом за плечами: белая рубашка для меня, два парео и розовая муслиновая тапа для малышки.

В этом эдеме путешествуют, как в золотом веке, если, конечно, в те незапамятные времена уже изобрели путешествия.

Нет нужды нести с собой ни оружия, ни денег, ни еды. Вас везде приютят, накормят – задаром, от чистого сердца. Нигде на Таити вы не встретите хищных зверей, кроме нескольких, завезенных из Европы. Да и те почти все обретаются в Папеэте.

Наш первый привал был в Папара на закате первого дня, когда туземные рыбаки возвращались с уловом на крошечных пирогах с балансирами. Деревенские женщины встречали их на берегу и наперебой предлагали нам ночлег. Одна за другой причаливали к берегу остроконечные пироги: гребцы со всей силы лупили веслами по воде и громко трубили в раковины, подобно античным тритонам.[57] Удивительная картина, простая и безыскусная, как на заре мира…

На рассвете мы продолжили свой путь. Природа вокруг стала более величественной и девственной. Единственная тропка вилась по горному склону: океан открывался во всей своей необозримости. Тут и там плоские островки с удивительной растительностью; панданусы допотопного вида; джунгли, будто оставшиеся с лейасового периода[58]… Старинное свинцовое небо… Солнечный луч, пробивший толщу тяжелых облаков, серебрит мрачные воды…

Изредка попадались деревни, притаившиеся под пальмами, – овальные хижины, крытые соломой; неподвижные аборигены дремлют на корточках, созерцая вечные свои сны; татуированные старцы с глазами сфинксов застыли как статуи… Что-то странное, дикое уносит воображение в неведомые дали…

Загадочна судьба полинезийских племен: они похожи на остатки первобытных народов, живут в созерцательной неподвижности, цивилизация для них губительна… Должно быть, грядущее столетие не застанет их на земле…

XI

На полдороге до Папеурири, возле Мараа, в горном склоне нам повстречалась большая пещера, распахнутая, как церковные врата; она была полна птиц. Рараху застыла от восхищения. Колония береговых ласточек залепила своими гнездами скалистые стены пещеры; наше вторжение поразило их: они сотнями носились в воздухе, щебетали и пели, возбуждая друг друга.

В поверьях таитян эти ласточки – ВАРУЭ – души умерших. Но сейчас для юной дикарки они были просто большой птичьей стаей. Девушке никогда ранее не приходилось видеть столько птиц зараз: незнакомое зрелище околдовывало – ей так и захотелось остаться в этой пещере, слушать и петь, как легкие быстрые ласточки.

Да, жить бы Рараху в краю, где полно певчих птиц, и целыми днями слушать их щебет в ветвях!

XII

Подходя к округу Папеурири, мы увидели Техаро и Тиауи – они вышли нас встречать. Заметив нас, они очень обрадовались и громко закричали: шумно встречать друзей совершенно в характере таитян.

Наши славные аборигены проводили медовый месяц, который на Таити так же сладок, как и везде в мире; оба очень милы и гостеприимны самым сердечным образом.

Дом их чист и ухожен, в остальном же – классический гаитянский, вплоть до мельчайших подробностей. Для нас уже приготовили большую постель, устланную белыми циновками и закрытую, как здесь принято, занавесками из вытянутой и размятой коры бумажной шелковицы.[59]

В нашу честь хозяева закатили большой пир. Мы провели в Папеурири несколько чудесных дней. Но по вечерам становилось грустно: как нас ни развлекали, в сумерках я остро ощущал, сколь дик и заброшен этот Богом забытый уголок. По ночам слышались печальные звуки тростниковых флейт, мрачный хрип ракушечных труб – я тосковал о далекой родине; непривычное чувство щемило мне сердце.

Тиауи устраивала ради нас роскошные обеды; на них созывалась вся деревня. Меню составляли местные блюда. Особенно хороши были поросята, запеченные в листьях; изумительные фрукты на десерт… После обеда гости плясали и пели дивные химене.