Женитьба Элли Оде (сборник рассказов)

— Ах ты, Овез! — с досадой проговорил он. — Всё твердишь: «Заведующий, заведующий, товарищ Бакыев», как будто действительно говоришь о дельном человеке. А по-моему, уж лучше бы разводил, как раньше, огурцы и помидоры и не лез бы в животноводство, Нам лучше было бы. Пустой он человек! Байбак! Ты видел, как он ухаживает за своей бородой? Ведь у него вся забота — мыть бороду кислым молоком, подстригать да расчёсывать. Э, да это-то ещё ничего бы! Пусть моет, какое нам дело! А вот что в нём хуже всего! Ты слышал от него когда-нибудь слово «нет»? Не слышал? Ну вот, и я тоже не слышал. Что ни скажешь ему, он всё одно: «Ладно, ладно!» Всё готов сделать и непременно обманет, ничего не сделает. Такой пустобрёх!.. Честное слово, уж лучше нашего подпаска Мереда поставили бы заведовать фермой, больше толку было бы. Ведь вот сейчас, в такую погоду, настоящий-то заведующий уж тут был бы, возле скота, и нас тормошил. Как бывало Ачилов. Помнишь? Вот это был человек! Оттого-то и взяли его в район на большую работу. Такие люди везде нужны.

Уже рассвело. Сквозь мутную пелену снега виднелись тёмные силуэты загона, склада, карагачей над ховузом. Ораз посмотрел на свой старенький «газик» и сказал:

— В колхоз надо ехать, да боюсь, подведёт меня эта машина, застрянет где-нибудь.

— А ты вот садись, — живо сказал Ораз, кивнув на своего инера [11], который бил себя хвостом по ляжкам и рвался к серой верблюдице, — садись на него! Он доставит, не застрянет в степи.

В это время издали донёсся приглушённый стук моторов. Далеко в снежной мгле шли три машины, высоко нагруженные сеном. Пастухи взбежали на ближайший холм и уставились вдаль. Машины приближались к ним.

— Ну вот, ругаешь Бакыева, а он — видишь… — обрадовался простодушный Овез.

Ораза тоже охватило нетерпеливое, радостное волнение. Он вытащил портсигар и закурил.

Машины подъехали к высокому бархану, поросшему саксаулом, и должны были круто повернуть к стану, но они не повернули, а стали удаляться.

— Эх, не наши! Это из «Искры», — вздохнул Овез.

А Ораз смял папиросу и пошёл к «газику». Он нетерпеливо сорвал брезент и стал заправлять машину.

— Приеду и этого Бакыева прямо за бороду! Только бы мне доехать! — сердито ворчал он.

— А ну как не доедешь? — заволновался Овез. — Ведь этак, друг, весь скот погибнет. Давай-ка уж лучше я на инере поеду. Дело-то вернее будет.

— Э, триста километров! Когда ты на нём допрыгаешь? Ты уж тут будь, присматривай за скотом, а я как-нибудь доберусь, не в первый раз. Вот прошли же машины, да ещё с грузом. Снег, видно, промёрз, твёрдый.

Он заправил «газик», заглянул в дом, строго наказал подпаскам, чтобы они бережно расходовали корм, выпил наспех крепкого чая и уехал.

В этот день вечером в колхозе «Коммунист» было назначено партийное собрание.

Все коммунисты колхоза знали, что на собрании вуду: обсуждаться два вопроса — о подготовке к окотной кампании и о снабжении кормами тех отар, которые пасутся в степи, и что докладчиком по этим вопросам будет заведующий фермой Бакыев.

Узнал об атом Бакыев ещё два дня назад. Ему лестно было, что он, беспартийный человек, будет докладывать на партийном собрании о важных делах. А вместе с тем и побаивался: а ну как коммунисты будут его ругать? Ведь это такой народ, не спустят и никого не постесняются.

Так как Бакыев не любил делать ничего заранее, подготовку к докладу он оттягивал до самого последнего дня. Только в день собрания он спохватился, прибежал в правление колхоза и стал упрашивать счетовода помочь ему написать доклад. У счетовода была своя спешная работа, к тому же у него сильно болел зуб, и он сначала только отмахивался от Бакыева, как от назойливой мухи.

— Ну, хорошо же! Я это попомню! — с угрозой протянул Бакыев.

И счетовод одумался. Он отодвинул в сторону свои дела, взял лист бумаги, обмакнул перо, повернул мученическое лицо к Бакыеву и с раздражением сказал!

— Ну, говори, что писать?

Бакыев повеселел, проворно развязал старый, по-рыжевший портфель, вытащил какие-то обрывки бумаг и начал диктовать.

Он чувствовал себя теперь важной персоной и диктовал с удовольствием, но не совсем ладно. Надиктовав полстраницы и поворошив свои бумажки, он находил вдруг такую, которая неожиданно меняла всё дело. Он виновато почёсывал переносицу и говорил счетоводу:

— Э, да я никак напутал, не так тебе сказал. Это у Овеза девятьсот восемьдесят девять голов, а у Ораза-то больше. Стало быть, и кормов ему надо больше.

— Ну вот!.. И у тебя одна голова, и та, вижу, не работает… — зло взглянув на Бакыева, ворчал счетовод. Он зачёркивал и начинал строчить заново.

Так проработали они до самого вечера, когда солнце уже село и до собрания оставался всего час.

Бакыев проголодался и решил пообедать перед собранием. Он аккуратно сложил доклад, написанный счетоводом, и, приговаривая: «Ну, вот и спасибо тебе! А я, брат, такой человек, что ни у кого ещё в долгу не оставался, и у тебя не останусь», — сунул доклад вместе с бумажками в портфель и пошёл домой.