Жена-девочка

Джулия ничего не сказала в ответ. Она лишь пристально смотрела вослед человеку, который уже прекратил сопротивление своим похитителям и вскоре исчез из поля зрения.

Мысли, посетившие гордую прекрасную девушку, могли бы вдохновить Майнарда. В тот момент оскорблений и унижений он не знал еще, что самая красивая женщина на Бульваре всем своим сердцем сочувствовала его беде, не зависимо от того, чем был вызван его арест.

— Мама, ничего нельзя сделать для него?

— Для кого, Джулия?

— Для него, — она показала на Майнарда.

— Конечно, нет, дитя мое. Мы ничего сделать не сможем. У него возник конфликт с солдатами. Вполне возможно, как считает мистер Свинтон, конфликт политический. Пусть он выкручивается сам. Я полагаю, у него найдутся друзья. Хотим ли мы или нет, мы ничем не сможем ему помочь. Не стоит даже и пытаться. Кто нас будет слушать — чужестранцев?

— Наш министр, мама. Ты ведь знаешь, мама, что капитан Майнард сражался под американским флагом. Он имеет право на защиту. Так мы пойдем в Посольство?

— Нет, мы не будем этого делать, глупая девочка. Я говорю тебе: это нас не касается. Мы не будем влезать в эту историю. Пошли, давай вернемся в гостиницу. Эти солдаты, кажется, ведут себя очень странно. Будет благоразумно не оказаться у них на пути. Поглядите туда! Улицу заполняют все новые отряды солдат, которые грубо ведут себя с прохожими!

На улице происходило именно то, о чем говорила миссис Гирдвуд. Из переулков выходили один за другим новые вооруженные отряды, в то время как по Бульвару проходили лошади, тащившие за собой пушки и другую артиллерию, а также ящики со снарядами и патронами. Лошадьми управляли пьяные извозчики, которые нещадно погоняли бедных животных. То и дело лошади падали замертво и были раздавлены батареями, наезжавшими на их трупы. Впереди или рядом галопировали конные эскадроны улан, кирасиров и особенно — Африканских Стрелков — вполне подходящий контингент для выполнения поставленной перед ними задачи.

На всех на них была печать некоторого нездорового возбуждения, вызванного алкоголем, которым их напоили специально для того, чтобы подготовить к некоей кровавой миссии. Это подтверждали возгласы, то и дело выкрикиваемые ими:

— Да здравствует Император! Да здравствует армия! Долой этих негодяев депутатов и философов!

С каждой минутой суматоха все возрастала, росла и толпа за счет потоков людей, вливавшихся на главную улицу из переулков. Граждане смешивались с солдатами, тут и там раздавались сердитые крики и возгласы.

Внезапно, словно по некоему заранее обусловленному сигналу, разразился кризис.

Это действительно было заранее спланировано, а условный сигнал был подан теми, кто руководил солдатами.

Выстрел, произведенный из орудия крупного калибра в направлении Мадлен, прокатился по Бульварам и отразился эхом по всему Парижу. Его отчетливо услышали в удаленной от этих мест Бастилии, где были расположены фальшивые баррикады, — там только и ждали его. Вскоре раздался и второй подобный сигнал-выстрел. В ответ послышался крик:

— Да здравствует Республика — Красная демократическая Республика!

Этот крик продолжался недолго. Почти мгновенно он был заглушен ревом орудий и треском ружейных выстрелов, сопровождаемым проклятиями хулиганов в униформе, мчавшихся по улице.

Ружейный огонь, начавшийся в Бастилии, продолжался недолго. Не предполагалось, что огонь будет вестись долго; но это не относилось к «красным» (санкюлотам) и к рабочим. Подобно огненному смерчу, со скоростью курьерского поезда он пронесся по Бульварам, сверкая и потрескивая, сражая людей, прежде чем мужчина и женщина, блуза и мещанин, студент и владелец магазина, — одним словом, любой прохожий, — успели убежать подальше отсюда в этот ужасный полдень. Добродушный муж с женой в одной руке и ребенком в другой, веселая гризетка с ее студентом-защитником, ничего не подозревавший иностранец, леди или джентльмен — все были без разбору подкошены этим свинцовым ливнем смерти. С криками ужаса люди бросились к дверным проемам или попытались убежать в переулки. Но и здесь их встречали люди в униформе. Охотники и зуавы, со вздувшимися губами, черными от порохового дыма, повернули многих из них назад прежде, чем сабля и штык, на которые напарывались остальные. Все это сопровождалось нечеловеческими хриплыми криками и жестоким хохотом маньяков, кощунственно наслаждавшимися дикой агонией смерти!

Это продолжалось, пока вся улица не покрылась мертвыми телами, и кровь не заструилась по желобам, пока не осталось больше никого, чтобы убивать, и жестокость не прекратилась ввиду отсутствия жертв!

Эта ужасная резня Второго Декабря заставила содрогнуться не только Париж, но и всю Францию.

ГЛАВА XXXIV. «Я ПРИДУ К ВАМ НА ПОМОЩЬ!»

На балконе прекрасного дома, выходящего на Сады Тюильри, виднелись две женские фигуры, ни одна из которых не была похожа на парижанку. Одна из них принадлежала юной девочке с чисто английским ярко-розовым лицом и солнечными волосами; другая — мулатке с желто-коричневым цветом кожи.